неладное. – Вы никогда раньше не заставляли себя просить, читали охотно и хорошо (она сделала ударение на последнем слове). И сегодня вы должны читать хорошо! И к чему это смущение? Все мы люди свои… читайте «Смерть бурлака». Или начните лучше с мелких стихотворений…
– С мелких? – точно эхо, переспросил Бушуев.
Голова его ходила, как в тумане, сердце гулко стучало, и крупные пальцы рук чуть вздрагивали. Он поднял голову, увидел направленные на него холодные и слегка прищуренные глаза Густомесова, скучающие глаза Нелли, подернутые безразличием глаза Кистенева и полный мучительной тревоги взгляд Вари, – увидел и совсем растерялся. «Ах, зачем она сказала, что я должен
– Денис… – тихо позвала Варя.
Бушуев взглянул на нее, набрал полные легкие воздуха, ухватил в памяти какое-то старое отроческое стихотворение и выдохнул этот спиравший его грудь воздух со свистом и хрипом, но слов никто не услышал. Тогда он опять вздохнул, и на этот раз, вместе со свистом, выдавил первую строчку, глухо и невнятно. Потом сделал паузу и, словно из решета, быстро высыпал всю строфу. Высыпал и забыл, что дальше. Ему страшно захотелось вскочить, закрыть пылающее лицо руками и убежать в лес. Но отступать было поздно. Строчки вихрем крутились в его голове, сшибались, разлетались, а холодные прищуренные глаза все смотрели и смотрели на него… Убедившись, что вторую строфу ему уже, наверное, не вспомнить, он зацепил вторую строфу, написанную другим размером, из длинного и не очень удачного стихотворения «Снова плачут в куге сиротливые чибисы», и сбивчиво прочитал ее. Возвращаться к первому стихотворению теперь было совсем немыслимо, и он продолжал читать «чибисов» с одним только желанием – скорее дочитать до конца. Если раньше он заботился только о том, чтобы полнее вскрыть смысл произведения, то теперь он, читая, все внимание тратил на то, чтобы не сбиться с текста, и сбивался на каждой строке.
Дойдя до середины стихотворения, он зачем-то встал, ступил несколько шагов вперед, потом попятился назад, забыл, что позади него камень, запнулся, чуть не упал и, взмахнув руками, грузно сел на песок. И замолчал. Раздались аплодисменты и дружный смех. Не смеялась одна только Варя. Она с нескрываемым ужасом смотрела на своего протеже, и в глазах ее сверкали слезы. Бушуев растерянно провел рукой по лицу и грустно улыбнулся (этой улыбки он долго не мог простить себе). Все было кончено.
– Ничего… всяко бывает… – ободряюще сказал Кистенев, подымаясь и отряхивая песок с брюк. – Вы, Денис Ананьич, как говорится у актеров, просто не собраны сегодня… Послушаем вас в другой раз.
– Да, да, в другой раз… – подтвердил Густомесов, надевая пиджак. – Согласитесь, что по сегодняшнему вашему выступлению мне трудно судить о вашем даровании. Я чувствую, что многое ускользнуло от моего внимания, благодаря вашей… несобранности. Надо будет послушать в иной, более подходящей обстановке. Или, еще лучше – передайте мне ваши стихи, и я их сам прочитаю. Впрочем, Варвара Николаевна заверяла меня, что вы очень хорошо читаете…
– Он просто подвел меня… – кусая губы, с дрожью в голосе проговорила Варя. – Я его не узнала… Что с вами, Денис?
– Не знаю… – тихо ответил Бушуев, потупляя голову.
– А в общем, товарищи, все было очень хорошо и весело. И прогулка вышла чудесная! – закричала Нелли, беря под руку Густомесова. – Теперь по домам.
Позади всех, с тяжелым, как гиря, сердцем плелся Бушуев в Отважное. Он все еще никак не мог прийти в себя от постигшей его неудачи и никак не мог понять своего странного поведения. Варя шла впереди и ни с кем не разговаривала. Подходя к селу, Бушуев вдруг вспомнил, что забыл у камня кисет с махоркой, и, смущенно попрощавшись со спутниками, побрел назад.
Ночь была тихая, теплая. Покрякивали дикие утки в застругах песчаных кос, и сонно вздыхала Волга, то накатываясь на приплеск, то бесшумно сползая… Тоненькими свечками дрожали в черной воде огоньки бакенов.
Бушуев прилег у потухающего костра и задумался. И липкие, невеселые мысли потянулись одна за другой. Сперва он перебрал в памяти прошедший вечер, все еще дивясь на самого себя, потом вспомнил детство и Белецкого, толкнувшего его на тернистый путь поэта – зачем? Потом вспомнил стихи «для души» и песню о пилотах Густомесова, и его неожиданный вопрос: «Вы комсомолец?», и свой ответ… Потом с тоской вспомнил свою последнюю, в метель, встречу с Манефой, и показалось ему, что чего-то не хватает в жизни, что под ногами его не земля, а что-то зыбкое, невсамделишное, беспокойное…
Он вытянулся, положил белокурую голову на руки и незаметно уснул. Набежавший ветерок прошумел листвой на обрыве, смахнул пепел с потухающих, но еще красных углей в костре и затих. А над одинокой человеческой фигурой, распластанной на земле, огромным черным шатром раскинулось беспредельное звездное небо…
XVI
И приснился Денису Бушуеву сон.
…Темная, бурная, осенняя ночь. Не видно ни зги. Хлещет дождь, и протяжно свистит ветер в снастях. Бушуев стои?т за штурвалом в рубке большого пассажирского парохода. Он совсем один. Нет в рубке ни штурвального, ни помощника капитана. Нет ни души и на палубе. Не видно и самой Волги, слышно только, как ревут где-то внизу волны и тяжко всхлипывает машина. Бушуеву трудно одному поворачивать штурвал. Его рубашка взмокла от пота, волосы
