запомнить – но, как всегда это бывает, греза ту же забылась, спрятавшись глубоко на дне подсознания.
Утренняя прохлада приятно холодила кожу, запах трав ощущался особенно сильно, и звонкое утро неотвратимо вступало в свои права, наполненное свежестью и пением птиц.
Наконец, когда свет стал пробиваться сквозь мои смеженные веки, я открыла глаза, встретившись с рассветом лицом к лицу. Голубой сумрак все еще царил над нами, удерживаемый высокой горой – и заводь, и водопад, которых пока не достигли солнечные лучи, были подернуты дымкой испарений. Однако вершины противоположных гор уже розовели, ярко освещенные пока еще невидимым для нас солнцем, вставшем где-то за горой, у подножия которой и располагалась наша стоянка. Его лучи, пробивающиеся из-за вершины, уже уверенно щупали небо, что светлело прямо на глазах.
По моим ощущениям, наверное, было около семи часов утра. Постепенно, по мере того как граница света сползала от вершин вглубь нашего ущелья, стоянка начинала понемногу оживать. Первыми поднялись спецназовцы и началась обычная утренняя суета военного лагеря: туалет, физзарядка, умывание и разогрев на завтрак оставшегося с вечера жареного мяса. Пока Ника хлопотала у небольшого костерка, остальные, собравшись вокруг командира, о чем- то негромко посовещались.
Потом, привлеченные вкусными запахами шашлыка, продрали глаза и мои гаврики. Капитан Серегин тут же погнал их умываться и приводить себя в порядок, одна лишь я все еще лежала, прокручивая в голове события вчерашнего дня. Их было так много, и все они были столь яркими, значительными и таинственными, что вчерашнее утро казалось мне отделенным от сегодняшнего целой вечностью. Где-то в душе вновь шевельнулось чувство вины и сожаления.
Очень скоро дети спросят меня, когда закончится это приключение и мы вернемся назад в наш, привычный им мир – ведь у них остались там свои привязанности и свои планы. И что я им отвечу? Ладно, детдомовские Яна с Асей – их там никто особо и не ждет. А Димка и Митя? У них ведь имеются родители, может быть, братья и сестры, и обязательно друзья. Каково им будет смириться с мыслью, что они, возможно, никогда с ними не увидятся? А я сама? Ведь и у меня есть мама, которая меня любит, мои друзья… хорошо хоть, на данный момент у меня не было никакой сердечной привязанности, и никакой мужчина не будет беспокоиться о том, куда пропала его непутевая Анечка.
Я думала обо всем этом, и сердце наполнялось невыносимой болью. Что ж, придется поговорить с гавриками, когда встанет этот вопрос, утешить их, как только будет в моих силах. А пока нельзя расклеиваться. Вчера ночью капитан Серегин сказал мне, что прямо с утра мы уйдем с этого места, начав свой поход в поисках своего места в этом неведомом мире, и кто знает, что ждет нас впереди, на его безграничных просторах, за пределами этих гор…
И я через силу заставила себя улыбнуться встающему солнцу, что стремительно выкатывалось из-за вершины горы, затем бодро вскочила на ноги, сразу почувствовав, что тоска покидает мое сердце. Взглянув на вулкан, я и вовсе приободрилась, и сразу подумала, что, пожалуй, не все так плохо – главное, мы живы, здоровы, никакая опасность нам пока не угрожает. А остальное, глядишь, как-нибудь образуется.
Все четверо моих гавриков, разувшись и зайдя в воду, плескались, умываясь у заводи под приглядом Ники, которую капитан Серегин, кажется, назначил нашим опекуном. Она с улыбкой смотрела, как они плещутся, и лишь изредка добродушно на них прикрикивала:
– Ну-ну, Профессор, хорош брызгаться! Матильда, осторожно, не толкай Зайца, а то обе бултыхнетесь по самые ушки!
Позади меня послышалась возня, и я, оглянувшись, увидела, что Антон сидит, зевая и потягиваясь, и тоскливо озирается вокруг своими круглыми глазами, напоминая внезапно разбуженную среди дня всклокоченную сову. При этом он что-то сокрушенно бормотал себе под нос.
– Доброе утро, Антон, – сказала я.
– Доброе утро, Аня, – унылым, с характерной гнусавинкой, голосом ответил тот, моргая и шаря вокруг себя в поисках своей кепки, – я говорю – значит, это все не сон… Вот так история приключилась – ни за что бы не поверил… Я ведь уже давно дома бы мог быть… Черт меня дернул пойти с вами…
За этим последовал вздох, полный вселенского отчаяния и немого упрека. Что ж – я слишком хорошо знала Антона, чтобы ожидать от него чего-либо другого. Пора ставить ему мозги на место – ведь, если это не удастся сделать мне, за дело возьмутся другие, причем будут использовать гораздо более радикальные методы, чем ласковое увещевание.
– Знаешь что, друг любезный, – ответила я, вперившись в него злыми глазами, – ты бы лучше заткнулся. Нас всех дернул черт! И что теперь – охать, стенать и ничего не делать? Возьми себя в руки – что толку теперь о доме вспоминать! Вон – дети и то не ноют, а ты, взрослый мужик, нюни распустил! Тебе не стыдно? – Я подошла поближе, и теперь, прищурившись, глядела прямо в его белесые глаза, – Учти, Антон… если ты будешь продолжать в том же духе, с тобой, – я кивнула в сторону спецназовцев, – церемониться не будут… Не забывай – тут тебе не детский лагерь, где тебя могут в случае чего просто уволить. Здесь нет жалостливых теток, которые тебя будут по головке гладить и утешать. И перестань смотреть на меня так, словно я причина всех твоих бед! Ты когда уже научишься сам за себя отвечать? Своей головой когда думать начнешь? – Я обвела рукой окрестности, – Смотри, Антон – тут нет начальства, завистников, насмешников, подлецов, ябедников. Это вообще не наш мир, никому тут до тебя и дела нет! И никто тебе не мешает проявить здесь себя и свои достоинства. Поэтому перестань уже обвинять других в своих проблемах и будь, наконец, нормальным человеком, если ты на это способен, черт тебя побери!
Так я закончила свою экспрессивную тираду, в ответ на которую Антон только удивленно моргал, а в конце виновато опустил глаза в землю. Надеюсь, что он хоть немного задумался. Все это я высказала ему из самых лучших побуждений, хоть и разозлил он меня до белого каления. Мне так хотелось, чтобы до этого человека хоть что-то дошло!
