стоит, потому что девушка может испугаться Ники и впасть в ступор, чего нам совсем не надо. Она и сейчас-то вздрагивает каждый раз, как Ника смотрит на нее хотя бы со стороны спины. Как я ни стараюсь – ни магическим взглядом, ни обычным я не могу увидеть в Нике того, что так пугает Агнию. Хотя ее все- таки готовили как будущую жрицу, развивая те стороны ее натуры, о которых я в силу своей необразованности в этой области даже не догадываюсь.
Бывшая штандартеноберюнкер СС Гретхен де Мезьер, дочь великого госпитальера Нового Тевтонского ордена.
Почти весь день я ходила, нетерпеливо изнывая от ожидания и не зная, куда себя деть. Русский гауптман уехал по своим делам, так ничего мне не сказав, и я уже терялась в догадках, не имея представления, о чем и думать. Если мое предложение будет отвергнуто, то я, скорее всего, просто убью себя каким-нибудь безболезненным способом, ибо незачем жить тевтону, когда у него нет достойного дела. Жить рабой и быть у всех на посылках – это совсем не по мне.
И становиться просто чьей-то женщиной мне тоже очень не хочется, тем более что все достойные мужчины уже разобраны этими самками человекообразных. Вот, к примеру, так называемая богиня Афродита – и то смогла огулять только двух самых худших из имеющихся здесь представителей мужского рода, потому что к остальным ее не подпустили и на выстрел из станкового арбалета. Вот и гуляла всю ночь с тем, кого смогла зацепить, но я для такого слишком гордая, и вообще – рано мне еще об этом думать. Тут надо решить, как мне жить дальше, и стоит ли жить вообще.
Нет, лучше достойная смерть, чем недостойная жизнь. Абсолютно не понимаю, почему русские бросились меня спасать, когда могли бы оставить умирать вместе с остальными моими сослуживцами, которых они так беспощадно убили. Добро бы меня потом допрашивали, чтобы узнать какие-нибудь тайны Ордена. Конечно, юный кадет бывает мало о чем осведомлен, но я дочь великого госпитальера Густава де Мезьера и довольно неплохо разбираюсь в хитросплетениях внутренней орденской политики. А там такой гадюшник, что любому серпентарию сто очков вперед даст, как говорил мой папа. Но и эта информация русских тоже пока не заинтересовала, или они посчитали ее для себя неважной. Вот как кинусь в омут вперед головой – так сразу поймут, что для них важно, а что нет, когда спросить будет уже не у кого.
А пока я сижу и пытаюсь из куска выданной мне грубой хлопковой ткани сшить себе хотя бы примитивные штаны, ибо не хочу и дальше ходить считай что голой. Но получается пока плохо, то есть медленно. Пусть я, как и любая молодая тевтонка, неплохо владею иголкой и ниткой, но одно дело зашивать распоровшийся шов, и совсем другое – попытаться сшить совершенно новую вещь одной только ниткой с иголкой. Стежок за стежком, стежок за стежком, искалывая пальцы иголкой, и при этом внимательно смотря за тем, чтобы все не пошло вкривь и вкось.
Хорошо хоть фройляйн Анна с девочками сняли с меня мерку и сделали выкройку для брюк, которые по виду должны быть очень похожими на те, что носит сама фройляйн Анна и девочка по имени Янхен. Только цвет у них будет не синий, и не горчичный, а желтовато-серый – как и того куска ткани, который был выделен мне на пошив. Правда, фройляйн Анна обещала потом покрасить готовые штаны любой доступной нам краской, но я все же думаю, что лучше будет, если любой доступный нам цвет окажется черным. СС я или не СС?!
После ужина я продолжила свои упражнения с иголкой и ниткой – дело у меня двигалось, но очень медленно, и я едва успела дошить эти штаны до заката. Пальцы у меня были сильно исколоты иглой, распухли и сильно болели, но я все-таки смогла привести себя хотя бы приблизительно в цивилизованный вид, чтобы не отсвечивать голой задницей при каждом порыве ветра. Но не бывает счастья без маленькой доли несчастья. Наверно, фройляйн Анна чуть ошиблась в выкройке и штаны получились такими узкими, что с трудом налезли на мою, в общем-то худую, попу – но во всем остальном, за исключением цвета, они были для меня выше всяких похвал. Оставалось еще сшить что-то вроде куртки, но это уже было посложнее штанов, а пока для верха сойдет и хитон. Надо будет только обрезать его по подолу, чтобы низ больше не мел по земле, а оказался на середине бедра.
Порадовавшись немного своим новым штанам, я села и снова загрустила. Но тут ко мне подошел жрец Единого бога, которого русские звали падре* Александр.
– О чем печалишься, дочь моя? – тихим проникновенным голосом произнес он, присаживаясь рядом на бревно. – Если ты хочешь, то мы можем попечалиться об этом вместе.
Я подняла глаза и снова, как в тот раз, когда я лежала при смерти (ну, тогда, когда от меня сбежала частица херра Тойфеля), увидела, что этот жрец Единого как бы состоит из двух сущностей. Одна из них – материальная – сидит рядом со мной, дышит, говорит и совершает все то, что положено совершать живому человеку; зато другая – призрачная, обладающая могуществом, которому не могут противостоять даже боги, облекает собой живое тело как плащом. Только сегодня это был не грозный воин, как в тот раз, когда он прогнал от меня херра Тойфеля, а добрый любящий дядюшка, готовый выслушать рассказ о моих горестях и утешить мою растревоженную душу.
А на душе у меня было не очень хорошо и помимо мыслей о пожирающем мой народ херре Тойфеле, а также планов перейти на службу к русским, и возможном самоубийстве. Глодало меня какое-то ощущение неправильности и внутренней пустоты, как будто изнутри меня выдрали что-то важное, да так и оставили эту рану открытой, чтобы из нее истекала кровь. Быть может, мне и в самом деле станет легче, если я сейчас раскрою свою душу даже не перед жрецом, а перед тем божеством, которому он служит. Кажется, раз он назвал меня своей дочерью, правильно будет обратиться к нему как к отцу. Вот с кем я ни за что бы не стала откровенничать, так это с жрецом херра Тойфеля. Смертельно опасное занятие, от которого совсем недалеко и до жертвенного алтаря.
