– Отец, – наконец набравшись храбрости, произнесла я, – душа моя в смятении, а сама я не знаю, что мне делать. После того, как из меня изгнали херра Тойфеля, внутри меня образовалась странная кровоточащая пустота, требующая немедленного заполнения и утешения души, и я не знаю, что мне с этим делать. Фройляйн Анна пытается заполнить эту пустоту и дать мне свое утешение, но пока у нее мало что получается, и я страдаю, не зная, что со мной происходит.
Жрец некоторое время молчал, изучая меня внимательным взглядом, и при этом я знала, что, поскольку его божество тоже сосредоточило на мне свое внимание, то для него сейчас не является помехой ни сгущающаяся темнота, ни смятение моей души, которую он видел насквозь.
– Дочь моя, – задумчиво произнес жрец, наконец прервав свое молчание, – ты полностью права. Удаление из тебя сатанинского паразита не прошло без последствий для твой души, оставив в ней незаживающую пустоту, и я даже и не знаю что тут делать. Не было еще такого ранее, чтобы паразит был удален, а тело, вмещавшее его, при этом продолжало бы жить и сохранило свою душу. Сказать честно, твой случай первый такой за все время моей практики и я должен как следует подумать о том, что я могу сделать в этом случае. До этого все одержимые при избавлении от пожирающего их паразита или умирали, или сходили с ума.
Вспыхнувшая во мне надежда тут же угасла, жрец Единого Бога, как оказалось, тоже был не в состоянии мне помочь – и слезы хлынули из моих глаз. Но падре Александр никуда не ушел, а, приобняв меня за плечи, участливо сказал:
– Поплачь, дочь моя, поплачь, легче станет.
– Я совсем не ваша дочь, – рывком высвободившись из его объятий, ответила я, – я дочь моего отца Густава де Мезьера, великого госпитальера Нового Тевтонского Ордена и его законной жены Марты, в девичестве фон Штиглиц – и более никого. Единственная дочь и наследница, между прочим, поскольку многочисленные бастарды, рожденные отцом от прислуживающих в доме самок недочеловеков, тут совсем не в счет.
– Тс-с-с-с, дочь моя, успокойся, – ответил мне священнослужитель, и мурашки пробежали по моей коже – я явственно почувствовала, что сейчас со мной говорит нечто гораздо большее, чем смертное существо. – Все вы – мои дети, даже когда вы это отрицаете. И нет среди вас для меня любимых и нелюбимых чад – все одинаковы – только одни более послушны, а другие менее, третьи же вообще такие обормоты, что за них бывает и стыдно и больно, но они все равно любимы и не обойдены заботой. В общем не обойдены, ибо не мое дело вытирать миллионы носов и готовить миллионы порций манной каши на завтрак. Грешно возлагать на бога то, что люди должны делать для себя сами.
– Неужели, падре?! – сквозь слезы воскликнула я. – А я как раз и думала, что мы, тевтоны – никому не нужные пасынки, брошенные в этом мире на съедение тому, чье имя вы и вслух-то стесняетесь произносить, называя его сатанинским отродьем. К тому же вы сами только что сказали, что не в силах помочь лично мне, а потому, будьте добры, оставьте меня, пожалуйста в покое, для того, чтобы я смогла собраться с духом и покончить с этой никчемной жизнью, не дожидаясь момента, когда пустота полностью сожрет меня изнутри.
– Нет, дочь моя, – прозвучал решительный ответ, – так дело не пойдет! Самый легкий выход – всегда самый неверный. Легче всего покончить счеты с жизнью, а не бороться за свое счастье.
– Как мне бороться, падре?! – воскликнула я. – Вся моя прошлая жизнь была мороком и обманом, когда я находилась под властью злой силы, использующей мой народ в своих интересах и питающейся жизнями его людей, и я из-за этого испытываю сильную боль. Мне больно и оттого, что мое теперешнее существование бесцельно и бессмысленно проходит среди самок низших существ, достойных лишь быть слугами настоящим чистокровным арийцам, как я. Когда я через фройляйн Анну предложила гауптману Серегину свой меч и свою верность, чтобы я могла вместе с ним и его людьми бороться с той злой силой, что поработила мой народ – он уехал, ничего мне не ответив, и тем самым показал мне, насколько я низко стою в его глазах.
– Да, – вздохнул русский священник, – вот этого я и боялся. Сорную траву мы с Дмитрием выпололи, а корни, из которых она произрастает, остались.
– Что вы имеете в виду, падре Александр? – сквозь слезы спросила я. – Неужели я сама виновата в том положении, в котором оказалась сейчас?
– И да, и нет, – ответил падре Александр, – ты не виновата в том, что родилась в своей семье и среди своего народа, и с первого же вздоха своей жизни оказалась одержима как херром Тойфелем, так и всеми теми комплексами и предрассудками, которые присущи народу тевтонов. Нет высших и низших рас, все люди от рождения равны в своем происхождении. Бывают только сильные и слабые культуры, одни из которых способны к быстрому развитию, другие пока застыли в своем единении с вмещающим ландшафтом. Но и эти, последние, однажды обязательно проснутся от спячки, чтобы дать миру поэтов, героев и мудрецов, и явить новые, более совершенные, образцы общественного устройства. Или они уже были такими в прошлом и теперь отдыхают, чтобы накопить силы для новых подвигов во славу цивилизации. Твоя вина в том, что ты не учишься этой мудрости у тех людей, которые, сохранив твою жизнь, вылечили и приютили тебя в своей среде, несмотря на то, что ты была среди тех, кто шел на них с оружием в руках, желая убить или обратить в рабство. И как после этого капитан Серегин мог доверить тебе оружие и поставить в общий строй, когда он даже не знает, чего от тебя ждать сегодня и чего завтра?
Мне осталось только повинно опустить голову. У гауптмана Серегина были все основания не доверять бывшему врагу, ведь я так и не смогла понять мысли и чувства тех, вместе с кем собиралась встать в один строй. Неужели такие истинные арийцы, как русские, способны как к равным относиться к местным недочеловекам?
Мать моя, например, никогда не ревновала отца, когда он укладывал на спину какую-нибудь служанку или горничную, и с гордым безразличием
