томящейся в нем одинокой цихлидой антифонически булькнуть в углу музыкальной гостиной (диковинный, возможно, как-то связанный со степенью насыщенности кислородом отклик, понятный лишь Киму Богарнэ, кухонному мальчишке). «Может, вызвонить ее после обеда?» – подумал Демон. В котором часу это будет? Пользы чуть, а для сердца вредно.
– Тебе уже сказали? – спросил Ван, снова присаживаясь на плотный подлокотник отцовского кресла. – Дядя Дан приедет с поверенным и Люсеттой поздно вечером.
– И отлично, – откликнулся Демон.
– А Марина с Адой спустятся через минуту – ce sera un diner a quatre.
– И отлично, – повторил он. – А ты, мой дорогой, мой бесценный юноша, превосходно выглядишь – так что я даже не вижу необходимости преувеличивать комплимент, как делают некоторые, обращаясь к стареющему мужчине с доведенными до блеска бальных туфель волосами. И смокинг твой недурен – то есть недурно признать в одеждах сына руку своего старинного портного, – это все равно как поймать себя на повтореньи ужимки, присущей кому-то из пращуров, – к примеру, вот этой (три раза помахав у виска левым указательным пальцем) – так мама обозначала небрежное, миролюбивое несогласие; тебя сей ген миновал, но мне не раз случалось замечать этот жест в зеркале моего парикмахера, когда я запрещал ему втирать «Кремлин» мне в плешь; и знаешь, кто еще его перенял? – моя тетушка Китти, та, что вышла за банкира Боленского, разведясь наконец со своим кошмарным старым бабником, Левкой Толстым, писателем.
Демон предпочитал Диккенсу Вальтера Скотта, а о русских романистах держался невысокого мнения. Ван, как обычно, счел необходимым поправить его:
– Он фантастический художник, папа.
– А ты фантастически милый мальчик, – ответил Демон, роняя еще одну пресную слезу. Он прижал к щеке крепкую и ладную ладонь Вана. Ван поцеловал волосистый кулак отца, уже сжимавший незримый пока бокал с вином. Несмотря на обилие мужественных ирландских черт, все Вины, в венах которых текла и русская кровь, проявляли немалую нежность при ритуальных приливах родственных чувств, оставаясь отчасти неловкими в словесных ее выражениях.
– Ты подумай, – воскликнул Демон, – что такое – у тебя лапищи будто у плотника! Покажи-ка другую ладонь. Милость Господня (бормочет), венерин бугор изуродован, линия жизни изрезана, зато донельзя длинна… (цыганским певком). Долго будешь жить, дорогой, Терру увидишь и обратно вернешься, умным да веселым. (Обычным своим голосом.) Что ставит меня как хироманта в тупик, так это странное состояние Сестры твоей Жизни. И откуда такая шершавость?!
– Маскодагама, – шепнул, приподняв брови, Ван.
– Ну да, конечно, экой я тупица. А теперь скажи – тебе в Ардисе нравится?
– Я его обожаю, – ответил Ван. – Для меня он – chateau que baignait la Dore.[129] Я с великой радостью провел бы здесь всю мою изрезанную, странную жизнь. Но это пустые мечты.
– Пустые? Как знать, как знать. Насколько мне известно, Дан собирается оставить поместье Люсиль, но Дан жадноват, а мои дела таковы, что я в состоянии ублажить самого жадного жадину. В твоем возрасте я полагал, что приятнейшее слово во всем языке рифмуется с «биллиард», теперь я точно знаю, что не ошибался. Если тебе действительно по сердцу это имение, сынок, я могу попытаться его купить. Я мог бы слегка нажать на мою Марину. Когда на нее, так сказать, наседаешь, она вздыхает совершенно как пуфик. Черт, здешние слуги далеко не Меркурии. Дерни еще за снурок. Да, может быть, Дана удастся склонить к продаже поместья.
– У тебя совершенно черное сердце, папа, – сказал обрадованный Ван, перенявший этот жаргонный оборот у Руби, своей ласковой юной нянюшки, родившейся на Миссисипи, в местах, где бо?льшая часть мировых судей, филантропов, разного рода первосвященников так называемых вероисповеданий и иных почтенных и родовитых людей обладает темной или смуглой кожей, унаследованной от предков из Западной Африки – первых мореходов, достигших Мексиканского залива.
– Как знать, как знать, – задумчиво продолжал Демон. – Поместье едва ли стоит больше двух миллионов, да надо еще вычесть то, что должен мне кузен Дан, а заодно и окончательно загаженные Ладорские пастбища, от них все равно придется понемногу избавляться, если, конечно, местные помещики не взорвут на воздух керосиновый завод, стыд и срам нашего округа. Я не питаю к Ардису
(Настал черед «отцовской шарманки».)
– …впрочем, хорошему сыну надлежит со смиреньем внимать отцу, даже когда тот заводит свою шарманку… Да, так она мне сказала, что Ада частенько видается с ее сыном et cetera. Это правда?
– В общем, нет, – сказал Ван. – Они встречаются время от времени – больше в гостях. Обоим по нраву лошади, скачки – вот и все. И никаких et cetera,
