перед путешественником, где черен,
где еще промышленно не освоен,
целый горизонт лежит живодерен
и предателебоен
всяк у нас привит, обезболен,
власти абсолютно лоялен,
это слышно с каждой из колоколен,
изо всех шапкозакидален
и сладкоголосый, как сирин,
и красивый, как Сталин
нами правит тот, кто всесилен
и идеален
от восторга мы не ругаемся больше матом,
не ебемся, не курим,
нас по выходным только к банкоматам
выпускают из тюрем
в школе, без вопросов и встречных реплик,
наши детки, краса-отрада,
собирают нам из духовных скрепок
макеты ада
судя по тому, как нас вертухаи обходят хмуро,
и на звук подаются, дрогнув, —
скоро снова грянет большая литература
и кинематограф
Шарлатаинство
Тате Кеплер
кроме балагуров, унявшихся в прежней наглости,
престарелых красавиц, изогнутых боево —
кто еще с нами дремлет на ветреных пляжах в августе?
только тучи и мидии, более никого.
кроме нас, выбывших из правдолюбивых, спорящих
(речи обличительны, добродетели показны),
кто еще свидетель всей этой роскоши, этой горечи,
этой пегости, ржавчины, белизны.
