- Юмористы, блин. 'Крокодил' от зависти обрыдается.
Приятели свернули на улицу, ведущую к универу, и Юре почудилось, что он попал на праздничную открытку. Или в фотоальбом, призванный продемонстрировать миру, как ярко живётся в Стране Советов.
Синело небо, на фасадах алели флаги, вдоль дороги застыли жёлтые тополя, а между ними текла людская река, и блестели на солнце разноцветные куртки - малиновые, карминные, канареечные, горчичные, пурпурные, оливковые, фисташковые, хвойно-зелёные, мандариновые, янтарные. Оттенка старинной меди, морской волны и влюблённой жабы. Октябрь, сытый и по-южному щедрый, в свой предпоследний день расплёскивал краски, чтобы уйти в историю налегке.
- Ладно, Юрец, - сказал Серёга, когда они поднялись на крыльцо, - расскажешь потом, чего от тебя хотели.
- Ага. Увидимся.
Лавируя между группами галдящих студентов, Юра пересёк вестибюль по диагонали. Краем уха выхватывал обрывки разговоров и сплетен:
- ...да он вообще опух, за три прогула к зачёту не допускает...
- ...классно, скажи? Хоть бы на демонстрации такая погода...
- ...акустика там - отстой...
- ...перигелий - два на десять в восьмой степени...
- ...планшет разбил, прикинь? Жалко, сил нет...
- ...тридцать второй съезд - это двенадцатый год, не путай...
- ...сядет на первый ряд, сиськи вывалит и смотрит на него, как овечка...
- ...нет, если через Луну - всё равно дешевле...
- ...инфракрасный спектрометр, как на 'Спитцере'...
На четвёртом этаже административного корпуса было пыльно, благостно и пустынно. Юра остановился перед дубовой дверью, чувствуя холодок в груди; глянул на часы - ровно восемь-тридцать. И в ту же секунду грянул звонок на первую пару.
- Можно?
Пожилая секретарша со взглядом питбультерьера оторвалась от монитора:
- Вы Самохин?
- Да.
- Проходите.
Бархатные шторы в приёмной были задёрнуты, отсекая заоконное многоцветье. Напротив секретарского стола висела картина - Лермонтов в бурке на фоне ещё не изувеченной Змей-горы. В углу торчал макет жилого венерианского модуля, похожий на скороварку. Других деталей Юра разглядеть не успел, поскольку уже упёрся в дверь кабинета. Коротко стукнул и переступил порог.
В кабинете пахло табачным дымом. Два стола были составлены буквой 'т'. Ректор кивнул Юре, приглашая садиться, и раздавил в пепельнице окурок. Глава университета напоминал стареющего бухгалтера - неброский серый костюм, редкие волосы, очки в роговой оправе. Вполоборота к нему сидел ещё один товарищ в костюме - плотный, скуластый, темноволосый.
- Вы, очевидно, гадаете, Юрий Дмитриевич, зачем мы вас пригласили.
Юра счёл вопрос риторическим и молча кивнул.
- Я объясню, - пообещал ректор. - Только сначала дождёмся...
В дверь постучали.
- А, уже дождались. Прошу.
Юра с трудом удержался, чтобы не протереть глаза, потому что в кабинет шагнула та самая незнакомка из электрички - остановилась у входа, обвела глазами собравшихся и робко сказала:
- Здравствуйте.
- Доброе утро, садитесь, пожалуйста. Приступим.
Девчонка заняла стул по соседству с Юрой; пальтишко она сняла и аккуратно пристроила на коленях. Ректор покосился на неё, потом на сигаретную пачку, но так и не закурил. Вздохнул и сказал:
- Итак, товарищ Меньшова и товарищ Самохин. Вы у нас первокурсники. Учитесь, соответственно, на филфаке и на историческом. Исправно посещаете лекции. Вступительные экзамены летом сдали уверенно. Не то чтобы с блеском, но приёмную комиссию убедили. Напомните, Юрий, на какую тему у вас было сочинение?
- Мотив страданий в творчестве Некрасова, - нехотя сказал Юра.
- А, ну как же, как же. 'Ямою грудь, что на заступ старательно изо дня в день налегала весь век...' И прочее в том же духе. А у вас, если не ошибаюсь, по Островскому? Который Александр Николаевич?
