еще почти не тронутых сединой, с дружеской открытой улыбкой, он вызывал неотразимую симпатию.
- Что я должен петь? - как-то сразу ошарашил он меня несколько необычным вопросом. Иное дело, когда подобный вопрос задавали поэты Вл. Котов или Ал. Марков, прибавляя при этом: «А неопубликованные, патриотические стихи о России можно прочесть?» (Можно, конечно, но без намеков на еврейское засилье, и вообще слово «еврей» звучанию не подлежит.) А тут народный артист СССР, солист главного театра страны спрашивает, что ему петь!
- Да пойте, что хотите, - даже слегка смутясь, ответил я. - Ради Бога: ваша воля.
- Тогда я буду петь русские песни, - ответил Алексей Петрович, и доверчивая улыбка озарила его нестареющее лицо. Он понимал, чего жаждет публика, осатанелая от тихо ползущего в страну из-за океана потока псевдокультуры, именующей себя авангардом. Именно тогда уже начинался подкоп под советскую власть и социализм, что через четверть века Горбачев объявил «перестройкой», а Ельцин - «реформами». И люди хотели слышать правдивые, пламенные слова патриотов в защиту национальной культуры и ее непреходящих ценностей...
Я объявил выступление Алексея Иванова. Короткий всплеск аплодисментов оборвался настороженной тишиной.
И он запел:
Эх, Настасья, ты Настасья,
Открывай-ка ворота...
Такие простые, родные, русские, привычные для слуха слова золотистыми струями, как колеблется и трепещет под знойным солнцем воздух, полились в завороженный зал.
Могучий голос вливался в души и сердца очарованных людей, до краев наполнял их восторгом добра и возвышенной любви, и уже в сокровенных глубинах души слушателей зарождался благородный мотив бесхитростной и открытой народной песни. Сколько в ней было неподдельной русской удали, веселого озорства и эмоционального всплеска: «Открывай-ка ворота, да встречай ты молодца». И этот молодец, красивый, завлекающе задорный, стоял на сцене с широко распростертыми для объятий руками и сияющим лицом, озаренным огневыми карими глазами, словно отдавал свой Божественный дар слушателям.
После окончания вечера Алексей Петрович был в приподнятом, возбужденном состоянии. Патриотический настрой зрителей и выступавших его взволновал. Тогда же он записал мой адрес и номер домашнего телефона, сказав при этом:
- Нам с вами надо обязательно встретиться. Непременно. У меня дома, если не возражаете.
Я не возражал. Напротив, мне было приятно поближе познакомиться с необыкновенным певцом России.
Вскоре мы встретились у него на квартире на Ленинском проспекте. Алексей Петрович был хлебосольным, гостеприимным хозяином с открытой русской душой. С ним было легко и приятно общаться: я испытывал такое ощущение, словно мы уже давно знакомы и хорошо знаем друг друга. Очаровывали его добродушная доверчивая улыбка, искренность и теплота во взгляде, юношеский эмоциональный задор. Он охотно рассказывал о себе, о своих родителях и учителях, фотографии которых занимали целую стену. Иногда разговор поддерживала его жена Зоя Николаевна, кандидат технических наук. Его отец, выходец из крестьян Тверской губернии, окончил духовную семинарию. Обладая красивым басом, он пел в семинарском хоре.
- В то время духовная семинария давала неплохое музыкальное образование, - говорил Алексей Петрович. -Читал ноты с листа и меня учил читать ноты, приобщая к музыке. В детстве я пел в церковном хоре. И вообще вся наша семья была певческая. Дома в семейном кругу мы любили петь русские народные песни - «Дубинушку», «Есть на Волге утес», «Укажи мне такую обитель».
Обладатель чарующего баритона, Алексей Петрович окончил Ленинградскую консерваторию в классе И. В. Ершова, о котором вспоминает с сыновьей любовью. По окончании консерватории он был приглашен в ленинградский Малый оперный театр, где быстро завоевал авторитет и признание талантливого солиста. В 1938 году он был приглашен в Москву в Большой театр, и первой ролью его была партия Грязного в опере «Царская невеста».
О своей работе в Большом театре Алексей Петрович говорил много и увлекательно. Мне запомнились некоторые эпизоды.
- Оперное искусство в то время находилось целиком и полностью в руках представителей так называемого «Богом избранного» народа, - рассказывал Алексей Петрович. - Художественными руководителями Большого в Москве, имени Кирова и Малого оперного в Ленинграде были Самуил Самосуд, Арий Пазовский и Хайкин. В сорок четвертом, во время войны, Самосуд был отстранен от руководства Большим театром и переехал в Ленинград возглавить Малый оперный, сменив Пазовского, который возглавил Большой в Москве, а Хайкин возглавлял Кировский театр. А между тем Большой театр хирел. Из репертуара исчезала русская классическая опера. Сталину, который внимательно следил за деятельностью Большого и считал его гордостью России, такое положение не нравилось. Он находил время даже в тяжелые годы войны бывать в театре и однажды пригласил к себе в ложу Пазовского и предложил срочно возобновить «Ивана Сусанина». Но по разным, иногда непонятным, причинам дело с репертуаром не продвигалось, и Сталин опять во время спектакля спросил, что сделано после замены руководства театра? Ответом
было неловкое молчание. И тогда Иосиф Виссарионович с укором сказал: «За это время наши войска успели пройти с боями от берегов Дона до берегов Дуная, а вы все топчетесь на месте». С оргвыводами Сталин не спешил, дал достаточно времени, чтоб улучшить положение в театре. И тогда в сорок восьмом году произошла замена руководства Большого: место Пазовского занял выдающийся русский дирижер и патриот Николай Семенович Голованов.
