ходили стороной, бросая на поля широкие серые тени. В небольшой рощице, мимо которой катились телеги, стоял неумолчный крик грачей. Все деревья, еще голые, безлистые, загромождены большими темными гнездами. Как у Саврасова. Удивительное дело: когда я глядел, бывало, на эту картину в зале Третьяковки, я всегда слышал вот этот весенний крик грачей. Это, брат, большое искусство - создать в картине звук. Как это сделать? Я задумался, всматриваясь в шелковистую, легкую, прозрачную ткань, затянувшую горизонт. Мысли мои спугнул голос Сергея Карповича:
- Вот переедем ручей, а там до Павловки рукой подать.
Переехали ручей, и дорога пошла в гору.
- Тяжелая дорожка, - сказал как бы про себя старик и легко выскочил из телеги.
Я понял намек и тоже спрыгнул на обочину.
- Слезай, Степан!
- Ничего, вывезет, - ответил тот.
Старик рассердился:
- Слазь, не балуй!
Степан даже не пошевелился.
- Ну что у тебя за лошади, - сказал он лениво. - Вот у нас в роте был мерин, Ватником звали, это конь! В гору, бывало, рысью бегал. У него, как у зайца, задние ноги длиннее передних были...
Я легко шел по сухой прошлогодней траве в гору, а позади меня продолжалась перебранка.
- Порядочного человека сразу видно, - возбужденно говорил старик. - Он вон сам слез, а ты...
- Он - другое дело, он молодой, - лениво отбивался Степан, - ему полезно пройтись, можно сказать, в диковинку, а я человек изработанный...
В конце концов он все-таки слез и, согнувшись, покачиваясь, медленно побрел в гору. Лошадь догнала меня и пошла рядом. А позади слышались ругательства старика. Я оглянулся. Вишняков петухом бегал вокруг второй подводы. Оказалось, что еще при выезде из города у лошади Степана рассупонился хомут. Степан не заметил этого, и лошадь до крови растерла себе плечо.
На колхозном дворе, пока Степан неторопливо распрягал свою лошадь, Сергей Карпович с дрожью в голосе объяснял председателю колхоза Хахленкову, как Степка по своей халатности искалечил лошадь. И это перед началом полевых работ!
- Ну что с тобой делать? - сокрушенно спрашивал Хахленков Бугаева. - Судить?
- А что я такое уголовное совершил? - невозмутимо спросил Бугаев. - Вы меня благодарить должны: я пять пудов бобу для колхоза достал. Где бы вы его взяли?
- Значит, благодарности захотел? - Хахленков пожевал губами. - Между нами говоря, будь у меня гауптвахта, я бы тебя, разбойника, закатал суток на тридцать.
Степан отругивался лениво, с пренебрежением:
- Даже генерал таких прав не имеет. А ты всего-то старшина, да и то запасной. - И увел лошадь в конюшню.
- Ну что с ним делать? - спрашивал нас Хахленков. И вдруг закричал на Вишнякова: - И тебя вместе с ним привлечь надо! Чего смотрел? Старший конюх называется!
- Ты на меня не кричи! - отрезал Вишняков. Кустики лохматых его бровей сердито зашевелились. - Ты на Степку кричи. А я за него не ответчик. Моя лошадь исправная.
Он быстро и ловко снял сбрую, положил ее в телегу и, раскачиваясь на коротких ногах, повел лошадь в конюшню. Хахленков кричал ему вслед:
- “Моя лошадь”! А та, выходит, не твоя? Ишь, едино -личник! Моя хата с краю. Раскудахтался!
Сейчас вечер. Я сижу один в большом трехкомнатном бревенчатом доме Михаила Васильевича Щербакова. Хозяин, судя по первому впечатлению, очень добрый и умный старик. Он заведует молочно-товарной фермой. Живут они вдвоем с сыном Алексеем, тем самым «заводным парнем», о котором я уже слышал в пути.
Как видишь, Петя, я доволен. Во всяком случае, начало многообещающее. Пока что я еще не разглядел тут ни тем, ни сюжетов, но люди, которых я увидел, - гарантия тому, что будут и темы, и сюжеты. Интересные люди!
Я рад, что ты едешь на Волгу. Постарайся жить не в гостинице, а где-нибудь в армейской казарме или на квартире простого человека.
Будь здоров, Петя. Напиши мне с берегов Волги. Крепко тебя обнимаю.
Твой Вл. Машков».
Письмо третье.
«Милый Паша!
