Иногда сквозь нее проскакивали силуэты и голоса. Из непроглядной мглы появился тусклый огонек света, который медленно обратился Алистером. Он весь был словно из дыма. Говорил о чем-то, плакал и извинялся. Стоял на коленях передо мной. А я и слова вымолвить не мог. Губы не шевелились, тело не двигалось. Но я постарался улыбнуться. Очень старался. И, кажется, он это понял.
Алистер улыбнулся в ответ, а затем поднялся и обнял меня.
«Наверное, в первый раз в жизни», — глухо пронеслось в голове.
Но далее я увидел, будто сам там был. Больничную палату, на кушетке в которой лежал совсем юный худой, изнеможенный омега. Папа, да это был он. Только моложе и свежее, еще не похож на наркомана и пропойцу. Медсестра, женщина лет сорока, приносит ему непонятное, похожее на свежезамороженную курицу, существо. Оно кричит, дрыгая своими маленькими ножками и ручками. Алистер улыбается, так искренне и тепло. Он берет существо на руки и прижимает к своей груди. Поцеловав его в крохотный лоб, папа произносит:
«Бернард. Да, маленький. Ты у меня такой сильный. Это имя будет идеально для тебя».
У меня внутри все падает. Хочется плакать. А Алистер, тот взрослый, который недавно покинул этот мир, смотрит на меня и улыбается.
Он касается своей худой холодной рукой моей щеки. Его заплывшие туманом глаза полны слез. Еще раз попросив прощение, тихим голосом он шепчет:
« Я всегда любил тебя сын. Прощай».
Глядя мне в глаза, отец, как горячий пар в зимний мороз, растворяется в воздухе. Я хочу его остановить, хочу схватить за руку, но не могу. Тело все также неподвижно.
Меня словно окутывает пыль. Пейзаж снова другой. Теперь я в каком-то парке, стою у моста и смотрю, как чья-то тонкая фигура подходит все ближе к перилам. Вглядываюсь, пространство становится более четким. Силуэт становится все более и более знакомый. Элион…
Он подходит прямо вплотную к перилам. Я пытаюсь позвать, но не могу. Губы так и не шелохнулись. Он свешивается, будто хочет прыгнуть. Я кричу, но только в своих мыслях. Хочу бежать, но опять не могу. Проклятье!
Кажется еще секунда и все! Я потеряю его навсегда!
Все исчезает вновь, а мрак медленно рассеивается. Я слышу пронзительный писк, который до боли давит на голову. Кажется кровь из ушей пойдет. Но вот пропадает и он. Дышать становится легче. Открываю глаза — белый потолок. Такие же и стены. Чувствую боль в руке. Поворачиваюсь, из нее торчат какие-то трубки. Капельница.
Осознание приходит сразу: я в больнице.
Пытаюсь встать, приподняться на постели, не выходит. Тело такое тяжелое, словно из камня высечено. Голова начинает гудеть. Надо кого-нибудь позвать.
Смотрю на тумбочку рядом — ни телефона, ни вещей на ней нет. Черт. Как я тут вообще оказался? Я же должен был сейчас гулять с Элионом по ночному городу.
« Кстати, а „сейчас“ — это когда? » — проносится в сознание.
Окна зашторены, а весь свет искусственный, от продолговатых светодиодных лам, скрытый в подвесном потолке. Либо сейчас вечер, либо тут просто зашторены и горит свет. Расточительно, конечно, но кто я, чтобы указывать?
Я открыл рот, пытаясь произнести хоть слово, чтобы позвать медсестру или еще кого. Одни хрипы. Язык не шевелится.
« Что же это со мной?» — начал паниковать.
Самые ужасные мысли поселились в сознание. Я вздрагивал, пытаясь встать и достать до тумбочки. Опять безрезультатно. Вот уж не знаю, сколько бы еще продлились мучения, если бы в палату не зашла медсестра — молодая девушка-альфа, на бейдже которой было имя Ванесса.
— Ой! — воскликнула она. — Вы очнулись.
Не знаю, должен ли я был на этот что-то отвечать, так что просто лежал и пытался хотя бы взглядом выпытать что-нибудь.
— Вас привезли два дня назад, — кажется Ванесса поняла мои невербальные сигналы. — У Вас был отек Квинке. Все лицо распухло. Его вызвала аллергия на что-то из того, что Вы съели. На что именно сейчас проверяю в лаборатории, — она поправила одеяло на кровати. — Обездвижены Вы из-за снотворного, что вам было решено вколоть, — я удивился. — Понимаете, Вы бредили: вздрагивали, кричали и ругались. Врачи побоялись, что Вы причините себе вред. Отдохните еще немного, поспите. А как проснетесь — уже все пройдет.
Как бы мне не хотелось возразить ей, вскочить с кровати и уйти отсюда, я физически ничего не мог сделать. Оставалось только лежать, глядя в высокий штукатуренный потолок. В голове роились мысли, подобно вороху пчел. О Дне Рождения Эла и о моем сне. Признаться, до сих пор не покидало это чувство тревоги. Словно, с омегой правда могла произойти беда.
Казалось, холодок прошел по телу, как только представил.
Я многих терял в этой жизни. Своего родного отца, который проклиная свою ужасную, беспросветную жизнь, решил забыться в бодяженном амфетамине. Друзей, что, как выяснилось, за родителями и деньгами не видели самого меня. О последних, кстати, я не грущу. Всю свою жизнь я знакомился, а затем расставался с кем-то, вычеркивая этих людей из своей жизни навсегда. До настоящего момента, единственными, кто были рядом,
