та же самая мысль, я боюсь, что если я пойду к Ситт Зубейде, она скажет: «Ты уже успела истратить все деньги, которые я тебе дала», — и у меня, любимый, такие же опасения, как у тебя», — ответила Наджмат ас-Субх, и Абу-ль-Хасан молвил: «Раз нам трудно обратиться к ним с просьбой и мы боимся, что нас спросят: «Куда вы девали деньги, которые мы вам дали?» — то я придумал хорошую хитрость, забавную шутку, которая поможет нам добыть у них денег без стыда и смущения. Но дело это должно исходить от меня и от тебя, и необходимо, чтобы ты мне помогла». — «Я к твоим услугам, о Абу-ль-Хасан, упаси боже, чтобы я тебя в чем-нибудь ослушалась, и моя душа — выкуп за тебя», — сказала Наджмат ас-Субх, и Абу-ль-Хасан воскликнул: «Очень хорошо, Аллах да продлит твой род, о дочь благородных! Я уверен в твоей любви ко мне! Посмотри, какую шутку я намерен устроить: умри сначала ты, а потом я тоже умру, и каждый из нас будет умирать по очереди, смешным и забавным способом. Такая проделка повеселит халифа и Ситт Зубейду, а мы раздобудем денег». — «Послушай, Абу-ль-Хасан, — сказала Наджмат ас-Субх, — я повинуюсь тебе во всем, но что касается смерти, то это вещь невозможная. Если ты хочешь умереть — умирай, хоть это и будет мне очень тяжело, а что до меня, то я умирать не хочу». — «Поистине, ты с ума сошла! — воскликнул Абу-ль- Хасан. — Ум у тебя женский, а все вы повреждены в уме, и я тебя не упрекаю. Горе тебе, как же это мы умрем! Ты думаешь, каждый из нас сам себя убьет и умрет? Как можно! Это вещь противоестественная! Хитрость, которую я придумал, не в том, что я убью себя и умру или ты убьешь себя и умрешь! Послушай-ка, как я намерен устроить эту знатную шутку и забавную хитрость». — «Раз это игра, в которой нет смерти, то я к твоим услугам во всем, что захочешь, — сказала Наджмат ас-Субх. — Ты знаешь, что жизнь всем дорога, и не думай, будто я отказалась умереть потому, что я лучше тебя! Упаси боже! Но как я тебе сказала, жизнь дорога, и мне стало тяжело, когда я услышала, что ты хочешь умереть». — «Нам нет нужды много разговаривать, и теперь не такое время, чтобы болтать попусту, — молвил Абу-ль-Хасан. — Я расскажу тебе, что собираюсь делать. Я лягу здесь, посреди комнаты, а ты принеси большое одеяло, заверни меня в него, опусти тюрбан мне на лицо и поверни меня в сторону кыблы, точно я мертвый, а когда покончишь со всем этим, надень какую-нибудь из своих вещей, старую, ветхую, и пойди к Ситт Зубейде с плачем, и бей себя по лицу, и рви на себе одежду. Скажи ей, что я умер, и я уверен, что, когда она это услышит, она даст тебе много денег на погребение и подарит отрез шитой золотом материи, чтобы положить его на носилки с моим телом. Тогда мы добудем и денежки, и прекрасную одежду взамен старой, которую ты на себе разорвешь». — «Слушаю и повинуюсь, — воскликнула Наджмат ас-Субх. — Клянусь Аллахом, Абу-ль-Хасан, это ловкая проделка!»
Потом Абу-ль-Хасан растянулся посреди комнаты и прикинулся мертвым, а Наджмат ас-Субх закутала его в одеяло и сделала так, как он ее научил: спустила тюрбан ему на глаза и повернула его лицом к кыбле. Потом она надела одежды печали, распустила волосы, разорвала на себе платье и принялась плакать и стонать. Она отправилась в таком виде к своей госпоже Ситт Зубейде, рыдая и хлопая себя по щекам, и когда она вошла и Ситт Зубейда увидела, в каком она состоянии, та оторопела, и у нее помутилось в голове, и она воскликнула: «О горе, о Наджмат ас-Субх! Что случилось и что с тобой творится? Расскажи мне!» — «Ах, увы, горе мне, госпожа! — закричала Наджмат ас-Субх. — Ах, Абу-ль-Хасан, мой любимый… Только что я на тебя радовалась, а ты умер и оставил меня, горемычную! Как же это ты умер, когда ты только что радовался на меня…» — и Наджмат ас-Субх принялась рыдать и плакать, хлопая себя по щекам и повторяя перед Ситт Зубейдой подобные слова, и когда Ситт Зубейда услышала такие речи, то поняла, что Абу-ль-Хасан умер. И она опечалилась великой печалью и стала плакать по Абу-ль-Хасану, так как очень его любила: во-первых, из любви к своей служанке Наджмат ас-Субх, и, во- вторых, из-за любви к нему халифа. Потом Ситт Зубейда принялась утешать Наджмат ас-Субх и сказала: «О дочка, что пользы плакать? Кто умер, тот уже не вернется! Клянусь Аллахом, тяжко мне потерять Абу-ль-Хасана. Он, бедный, не успел на тебя нарадоваться, и ты не успела нарадоваться на него. А какой это был хороший человек — простодушный, забавник, весельчак, остряк! И особенно я печалюсь о нем из-за тебя: ты, бедняжка, тоже не успела с ним насладиться — ведь свадьбу вашу как будто только вчера сыграли. Но так было суждено и записано, о дочка, и от этого не спасешься, и тут не схитришь. Будет же тебе плакать!» — и потом Ситт Зубейда приказала своей казначейше выдать Наджмат ас-Субх тысячу золотых на расходы по погребению Абу-ль- Хасана и на устройство похоронных торжеств и дала ей отрез шелковой материи, чтобы накрыть его носилки, и Наджмат ас-Субх схватила деньги, забрала отрез материи и ушла, радуясь проделке, которую придумал Абу-ль-Хасан. А придя к мужу, она рассказала ему обо всем, что произошло, и Абу-ль-Хасан встал, довольный, и сказал: «Ну, теперь твой черед! Ложись, как я, и притворись мертвой».
И Наджмат ас-Субх легла, и Абу-ль-Хасан завернул ее в одеяло, повернул лицом к кыбле и обрядил так, как обряжают умерших, и потом взял в руки платок и пошел к халифу. А у халифа в это время сидел везирь Джафар, и когда Абу-ль-Хасан вошел, плача, рыдая и хлопая себя по лицу — а одежду свою он разорвал уже раньше, — халиф удивился его состоянию и воскликнул: «Абу-ль-Хасан, что случилось? Расскажи мне, что с тобой происходит?» — «О повелитель правоверных, — ответил Абу-ль-Хасан, — что может со мной случиться хуже того, что случилось? Да продлится твоя жизнь после Наджмат ас- Субх, о повелитель правоверных! Ах, Наджмат ас-Субх, душа моя, не успел я вдоволь насладиться с тобою счастьем! О повелитель правоверных, не знаю, что с ней случилось, — сейчас умерла!» — и он стал плакать и бить себя по щекам, а халиф, услышав это, очень огорчился и опечалился из-за такой вести: во-первых, из-за своей любви к Абу-ль-Хасану и, во-вторых, потому, что Наджмат ас-Субх была Ситт Зубейде дороже всех невольниц. И халиф начал утешать Абу-ль-Хасана, и везирь Джафар тоже, и они говорили: «Что пользы, Абу-ль-Хасан, плакать и печалиться. Ведь нет сомнения, тот, кто умер, никогда не вернется… Так было суждено и записано, а от того, что записано в книге судеб, никуда не убежишь». Но Абу-ль-Хасан только сильней плакал и рыдал, ловко разыгрывая свою шутку. «О Абу-ль-Хасан, — спросил халиф, — ты, может быть, сделал ей что-нибудь неподобающее? Но ты ведь хороший человек, и я не могу этому поверить». — «О повелитель правоверных! — воскликнул Абу-ль-Хасан, — клянусь твоей жизнью, — ты знаешь, что Наджмат ас-Субх была мне дороже моих глаз не только из-за своей красоты, прелести, образованности, благоразумия и знаний, но еще и потому, что она была Ситт Зубейде милей всех невольниц, да и ты, о повелитель правоверных, тоже очень любил ее. И поэтому, повелитель правоверных, клянусь великим Аллахом, я
