— А может, ты хотела всем сережки показать?
— Бессовестный, — оттопыривает узелком розовые губы, но сразу же перестает сердиться и таинственно говорит: — Я тебе что-то принесла. Знаешь что?
— Откуда мне знать.
Коридором пробегает Цибуля. Он бессовестно останавливается возле нас, нахально заглядывает мне и Любе в глаза и многозначительно говорит: «Ги».
— Ты чего? — сразу возмущаюсь я.
— Потому что что-то знаю, — хитро смотрит на меня и Любу. — Вот расскажу всем ребятам.
— Что же ты, чаполоть болотная, расскажешь? — обижено прозвучал Любин голос, а испуг тенями затрепетал в ее глазах. — Что?
Цибуля радостно засмеялся, показал нам язык:
— Что захочу, то и расскажу. Еще рано кое-кому засматриваться друг на друга.
Обида, негодование и гнев сорвали меня с места. Я изо всех сил хватаю болтуна за барки и даже удивляюсь, как он, приземистый, затрясся в моих руках, а из его карманов начало сыпаться выигранное добро: желуди, стреляные гильзы, старые перья, огрызки карандашей и оловянные пломбы. Это добро, несомненно, и спасло нас от потасовки в первый день учебы.
— Пусти! — вдруг заскулил Цибуля. — Вон раздавишь перо.
— А врать будешь?
— Н-не буду! На черта вы мне сдались. Уже и пошутить себе нельзя.
Я отпускаю Цибулю. Он быстро собирает свое добро и снова бежит во двор. Будет ли он там рассказывать враки?
Люба пренебрежительно посмотрела ему вслед и доверчиво сказала мне:
— Ты, Михайлик, не грусти. Что нам от такого заводилы ждать? Вот подожди меня немножечко, я сейчас! — Она стремглав бросается в свой класс и скоро возвращается, что-то пряча за спиной. — Догадался, что у меня?
— Где там.
— Смотри! — и Люба протягивает мне несколько тетрадей в цветных обложках. — Это твои.
— Чего же они мои?
— А кто рвал липовый цвет?
— Я же тебе просто так помог. Да и сколько его нарвал.
— Вот как раз на эти тетради и нарвал. Я хочу, чтобы все было по-честному.
Сомневаясь, беру тетради:
— Тогда спасибо.
— Пиши на здоровье, — точь-в-точь, как дядька Себастьян, говорит Люба. Или, может, она услышала от него эти слова?
— Так заработала ты серебряный рубль?
— Таки заработала. Михайлик, а завтра после школы пойдем по грибы? Я нашла такое место — одни боровики, и тугие, как камешки. Моя мать уже насушила несколько связок. Пойдем?.. Или теперь тебе уже не с руки?
— Чего же, пойдем.
— Вот и хорошо, — чего нам бояться пустобреха…
В это время зазвонил колокол уже на урок. Мы бросились в свои классы, которые гудели, как ветряные мельницы.
И вот на пороге останавливается наша учительница. Она так несет улыбку, что, кажется, улыбается каждому из нас. А слова ее до сих пор, через сорок лет, отзываются моему предвечерью:
— Дети, вы все подросли на солнышке и дождях, а теперь будем расти за книжками, потому что много-много чего, очень интересного, надо нам узнать…
На следующее утро я рубил маме дрова, когда слышу — наши ворота скрип да скрип, скрип да скрип. Оглядываюсь, а на воротах стоит Люба в праздничной одежде, раскачивается себе и улыбается мне.
— Ты чего, девка, качаешься? — вгоняю топор в колоду и иду к воротам.
— Потому что на ваших воротах хорошо качаться, — они скрипят в несколько голосов, а наши имеют лишь два голоса.
— И дослушалась! — Сколько я слышал скрип наших ворот, а никогда и не подумалось, что они имеют несколько голосов. — Ты и сегодня первой в школу придешь?
— Я сегодня, Михайлик, в школу не иду, — говорит таинственно, а взгляд ее аж светится. — И по грибы мы сегодня не пойдем.
— Это же чего?
