Стихотворения. Поэмы

придешь
И руку положишь мне на глаза,
То это будет ложь,
А я тебя удержать не могу,
И если ты уйдешь
И я за тобой не пойду, как слепой,
То это будет ложь.

1938

25 июня 1935 года*

Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый,
Но все мне кажется, что розы на окне,
И не признательность, а чувство полной меры
Бывает в этот день всегда присуще мне.
А если я не прав, тогда скажи – на что же
Мне тишина травы, и дружба рощ моих,
И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожий
На объяснение в любви глухонемых?

1938

«Кем налит был стакан до половины…»*

Кем налит был стакан до половины
И почему нет розы на столе?
Не роза, нет! А этот след карминный,
А этот слабый запах на стекле?

К рассвету соскользнуло одеяло,
И встала ты, когда весь мир затих,
И в смутный час кувшин с водой искала,
И побывала в комнатах моих.

Не твой ли свет – игра воды в стакане?
А на стекле остался легкий след,
Как будто мало мне напоминаний
О той заре, куда возврата нет.

Ты в белом спишь, и ты, должно быть, рада,
Сквозь явь и сон, как белый луч, скользя,
Что о себе мне говорить не надо
И ни о чем напоминать нельзя.

1939

Колорадо*

(Из Дж. Хогта)

Какой ни мерещится сон,
А все-таки сердце не радо,
Пока не приснится каньон
Далекой реки Колорадо.

Мне глиняных этих колонн
И каменных срывов не надо,
А все же – приснись мне, каньон
Реки Колорадо!

Всегда обрывается он,
Мой сон о реке Колорадо,
Мне жаль, что прервался мой сон,
Будить меня лучше не надо,
Быть может, мне снится каньон.

Подумаешь, тоже отрада —
В младенчестве виденный сон —
Глубокий безлюдный каньон
Далекой реки Колорадо!

1939

Чечененок*

Протяни скорей ладошку,
Чечененок-пастушок,
И тебе дадут лепешку —
Кукурузный катышок.

Удивился мальчик бедный,
Судомойкин старший сын:
Слишком ярко в лампе медной
Разгорелся керосин.

Просто чудо, или это
Керосинщик стал добрей?
А на мальчике – надета
Шапка в тысячу рублей.

И в черкеске с газырями
Медной лампы господин,
Все стоит он пред глазами,
Алладин мой, Алладин!

1939

Сверчок*

Если правду сказать,
             я по крови – домашний сверчок,
Заповедную песню
             пою над печною золой,
И один для меня
             приготовит крутой кипяток,
А другой для меня
             приготовит шесток золотой.

Путешественник вспомнит
             мой голос в далеком краю,
Даже если меня
             променяет на знойных цикад.
Сам не знаю, кто выстругал
             бедную скрипку мою,
Знаю только, что песнями
             я, как цикада, богат.
Сколько русских согласных
             в полночном моем языке,

Сколько я поговорок
             сложил в коробок лубяной,
Чтобы шарили дети
             в моем лубяном коробке,
В старой скрипке запечной
             с единственной медной струной.
Ты не слышишь меня,
             голос мой – как часы за стеной,
А прислушайся только —
             и я поведу за собой,
Я весь дом подыму:
             просыпайтесь, я сторож ночной!
И заречье твое
             отзовется сигнальной трубой.

1940

25 июня 1939 года*

И страшно умереть, и жаль оставить
Всю шушеру пленительную эту,
Всю чепуху, столь милую поэту,
Которую не удалось прославить.
Я так любил домой прийти к рассвету
И в полчаса все вещи переставить,
Еще любил я белый подоконник,
Цветок и воду, и стакан граненый,
И небосвод голубизны зеленой,
И то, что я – поэт и беззаконник.
А если был июнь и день рожденья,
Боготоворил я праздник суетливый,
Стихи друзей и женщин поздравленья,
Хрустальный смех и звон стекла счастливый,
И завиток волос неповторимый,
И этот поцелуй неотвратимый.

Расставлено все в доме по-другому,
Июнь пришел, я не томлюсь по дому,
В котором жизнь меня терпенью учит,
И кровь моя мутится в день рожденья,
И тайная меня тревога мучит, —
Что сделал я с высокою судьбою,
О боже мой, что сделал я с собою!

1940

«Стол накрыт на шестерых…»*

Меловой да соляной
Твой Славянск родной,
Надоело быть одной —
Посиди со мной…

Стол накрыт на шестерых,
Розы да хрусталь,
А среди гостей моих
Горе да