Стихотворения. Поэмы

виноват?

25 октября 1941

II. «Беспомощней, суровее и суше…»

Беспомощней, суровее и суше
Я духом стал под бременем несчастий.
В последний раз ты говоришь о страсти,
Не страсть, а скорбь терзает наши души.

Пред дикими заклятьями кликуши
Не вздрогнет мир, разорванный на части.
Что стоит плач, что может звон запястий,
Когда свистит загробный ветер в уши?

В кромешном шуме рокового боя
Не слышно клятв, и слово бесполезно.
Я не бессмертен, ты, как тень, мгновенна.
Нет больше ни приюта, ни покоя,
Ни ангела над пропастью беззвездной.
А ты одна, одна во всей вселенной.

7 ноября 1941

III. «Вложи мне в руку Николин образок…»

Вложи мне в руку Николин образок,
Унеси меня на морской песок,
Покажи мне южный косой парусок.

Горше горького моя беда,
Слаще меда морская твоя вода.
Уведи меня отсюда навсегда.

Сонный осетр подо льдом стоит.
Пальцы мне ломает смертный стыд.
Нет на свете жестче прикамских обид.

Я вошел бы в избу – нет сверчка в уголке,
Я на лавку бы лег – нет иконки в руке,
Я бы в Каму бросился, да лед на реке.

11 ноября 1941

IV. Беженец

Не пожалела на дорогу соли,
Так насолила, что свела с ума.
Горишь, святая камская зима,
А я живу один, как ветер в поле.

Скупишься, мать, дала бы хлеба, что ли,
Полны ядреным снегом закрома,
Бери да ешь. Тяжка моя сума:
Полпуда горя и ломоть недоли.

Я ноги отморожу на ветру,
Я беженец, я никому не нужен,
Тебе-то все равно, а я умру.

Что делать мне среди твоих жемчужин
И кованного стужей серебра
На дикой Каме, ночью, без костра?

13 ноября 1941

V. «Дровяные, погонные возвожу алтари…»

Дровяные, погонные возвожу алтари.
Кама, Кама, река моя, полыньи свои отвори.

Все, чем татары хвастали, красавица, покажи,
Наточенные ножи да затопленные баржи.

Окаю, гибель кличу, баланду кипячу,
Каторжную тачку, матерясь, качу,

С возчиками, с грузчиками пью твое вино,
По доске скрипучей сойду на черное дно.

Кама, Кама, чем я плачу за твою ледяную парчу?
Я за твою парчу верной смертью плачу.

15 ноября 1941

VI. «Смерть на все накладывает лапу…»

Смерть на все накладывает лапу.
Страшно мне на Чистополь взглянуть.
Арестантов гонят по этапу.
Жгучим снегом заметает путь.

Дымом горьким ты глаза мне застишь,
Дикой стужей веешь за спиной
И в слезах распахиваешь настежь
Двери Богом проклятой пивной.

На окошках теплятся коптилки
Мутные, блаженные твои.
Что же на больничные носилки
Сын твой не ложится в забытьи?

В смертный час напомнишь ли о самой
Светлой доле – и летишь опять,
И о чем всю ночь поешь за Камой,
Что конвойным хочешь рассказать?

18 ноября 1941

VII. «Нестерпимо во гневе караешь, Господь…»

Нестерпимо во гневе караешь, Господь,
Стыну я под дыханьем твоим,
Ты людскую мою беззащитную плоть
Рассекаешь мечом ледяным.

Вьюжный ангел мне молотом пальцы дробит
На закате Судного дня
И целует в глаза, и в уши трубит,
И снегами заносит меня.

Я дышать не могу под твоей стопой,
Я вином твоим пыточным пьян.
Кто я, Господи Боже мой, перед тобой?
Себастьян, твой слуга Себастьян.

18 ноября 1941

VIII. «Упала, задохнулась на бегу…»

Упала, задохнулась на бегу,
Огнем горит твой город златоглавый,
А все платочек комкаешь кровавый,
Все маешься, недужная, в снегу.

Я не ревную к моему врагу,
Я не страшусь твоей недоброй славы,
Кляни меня, замучь, но – Боже правый! —
Любить тебя в обиде не могу.

Не птицелов раскидывает сети,
Сетями воздух стал в твой смертный час,
Нет для тебя живой воды на свете.

Когда Господь от гибели не спас,
Как я спасу, как полюблю – такую?
О нет, очнись, я гибну и тоскую…

28 ноября 1941

IX. «Вы нашей земли не считаете раем…»

Вы нашей земли не считаете раем,
А краем пшеничным, чужим караваем,
Штыком вы отрезали лучшую треть.
Мы намертво знаем, за что умираем;
Мы землю родную у вас отбираем,
А вам – за ворованный хлеб умереть.

1941

X. «Зову – не отзывается, крепко спит Марина…»

Зову – не отзывается, крепко спит Марина.
Елабуга, Елабуга, кладбищенская глина.

Твоим бы именем назвать гиблое болото,
Таким бы словом, как засовом, запирать ворота,

Тобою бы, Елабуга, детей стращать