– Оба Конопницыны?
– Оба.
– Вы что, близнецы?
– Близнецы.
– Зовут как?
– Конопницын Сергей, – сказал один.
– Конопницын Николай, – сказал другой.
– Забавно, – заметил Милентий. – Весьма забавно. Что ж это господа экзаменаторы мне ничего не сказали?
Следующий урок был закон Божий. Отец Иоанн Любавский, гигант с трубным голосом, львиной гривой и лицом Мусоргского[51], взглянул на Конопницыных, как на зверей в клетке, наблюдаемых уже не в первый раз, подмигнул им не без лукавства и, обратясь к классу, сказал:
– Вот, смотрите же, смотрите, господа гимназисты! Смотрите, дивитесь видимому! На примере братьев Конопницыных вы можете умозаключить, что и Провидению иногда угодно шутить. Ну хоть бы родимое пятно, хоть бы явный признак какой появился, чтобы отличить брата от брата! Бойтесь Бога, – сказал он, снова обращаясь к близнецам. – Бойтесь Бога и растите порядочными людьми. Избегайте жульничества!
На пятерки у нас учиться считалось зазорным. Пятерочников сажали на переднюю парту, и они считались фискалами [52]. Если вы знали урок на пятерку, то должны были отвечать на четыре, от силы на четверку с плюсом.
Братья Конопницыны учились на четверку с плюсом. Им это было легче, чем нам. Каждый из них готовил только половину уроков. Сергей, допустим, арифметику и географию. Николай – закон Божий и русский. На одном уроке Николай был Николаем, на другом – Сергеем. Сергей на другом уроке Сергеем, а на первом – Николаем. Учителя, как и никто на свете, различить их не могли.
Я завидовал им.
Время шло, гимназия закрылась, я расстался с ними. Много лет спустя мне рассказывали разные небылицы, все, что известно о близнецах из ходячих анекдотов: и как они ходили бриться к парикмахеру один за другим, а тот удивлялся, что у клиента борода отрастает за пять минут, о том, как один близнец женился вместо другого, как кредиторы гонялись по городу за одним из них, а другой в это время… Впрочем – я уже не помню этого анекдота.
И вот после войны я встретил Конопницына на улице – не в нашем городе, а за тысячу верст от него.
– Брата убили на фронте, – сказал он так тихо, что я его еле услышал. – Еще в сорок втором году. Мы жили вместе. И знаешь – брат собирался жениться…
У Конопницына виски уже были седые.
Так я и не знаю, кто остался в живых – Николай или Сергей?
Жираф-балерина*
Жираф Ксаверий приехал из Африки. Он задумал выступать в балете. Однажды он пришел в театр и заявил о своем намерении директору.
Балерина, которая должна была танцевать главную партию, заболела скарлатиной. Директор очень обрадовался, что есть кому заменить больную.
Ксаверия густо напудрили и надели на него пышную юбочку. По знаку режиссера он выбежал на сцену и закружился на одной ноге как бешеный.
В зале нашлись знатоки балетного искусства, которые принялись свистеть и кричать:
– Долой! Безобразие! Эта балерина совсем не умеет танцевать!
– Как?! Я не умею танцевать?! – воскликнул Ксаверий. – Тогда я вам покажу, что я умею делать!
С этими словами жираф прыгнул и оркестр, обратил в бегство музыкантов, ткнулся головой в турецкий барабан, а всеми четырьмя ногами поскользнулся на арфе. Публика негодовала.
Тут директор позвонил в зверинец по телефону и вызвал сторожей. Они поймали Ксаверия и на веревке, через весь город, повели куда следовало.
– Хулиган! – кричали ему прохожие. – Поделом вору и му?ка!
– Стоило приезжать из Африки для того, чтобы услышать такие слова и в конце концов оказаться за решеткой! – сказал Ксаверий и, заплакав, добавил: – Прощай, прекрасная Африка!
Что же происходило в это время в театре оперы и балета?
– Я наказан за свою доверчивость, – говорил директор, возвращая публике деньги за билеты. – Я слишком снисходительно отнесся к просьбам животного. Слушая его, я думал: если до сих пор среди жирафов не бывало балерин, то из этого еще не вытекает, что именно этот жираф – Ксаверий – не балерина. Я рассуждал как философ и вот принужден раскаиваться в своей склонности к философии, этой матери всех наук.
Директора уволили из театра. Теперь он торгует сельтерской[53] водой на бульваре против Городской Думы.
