– Слушаю, осударь.
– И всех бы бояр и князей, что, вон бает Никитич, в сенях дожидаются, опросил бы дьяк потолковее…
– Слушаю, осударь.
– Ну, вот… Пока – будет! Ступайте с Богом, со Христом, потерпите, не грызитесь больно… Уж так-то мне грызня ваша боярская прикро стоит, што и не глядел, не слушал бы!
Захарьин отдал земной поклон царю-племяннику по жене и вышел, только у самой двери спину показав.
Глинский Михаил заговорил снова:
– Царь-государь… Пути-дороги стали… Подозволь заутра нам с бабкой твоей во Ржев, как уж я тебе докладывался недавнушка… Как ты соизволить пожелал… Жду я великих бед… Так старушке тамо поспокойнее будет…
Весь насторожился Иван и внимательно поглядел в лицо дяде.
Что это значит? Сам ли Глинский что затеял взаправду? Москву спалить хочет, народ поднять на царя, на Захарьиных с Шуйскими и заблаговременно укрывается в более безопасный уголок? Или просто страх в старике проснулся перед заговором других бояр, подстроивших все дело с пожарами, с похвальбой пьяниц-воров кабальных, бежавших со двора Глинских?
И то, и другое возможно. Всего навидался царь… Где же правда?
И чуть не выкрикнул в тоске, бледнея, Иван свой внутренний вопрос:
– Где правда истинная?!
Не удержался юноша. И только передохнув, овладев внутренним волнением, сказал:
– Што ж, как поволили мы, так тому и быть. Слова свово назад не берем. Ты поезжай с бабкой. А ты, – обратился он к другому дяде, Юрию, – оставайся. Будешь мне надобен.
И, оставя, таким образом, второго брата в виде как бы заложника за первого, он отпустил их обоих.
– Ну, Алеша, што ты скажешь? – обратился Иван к Адашеву, который успел отдать все приказания, вернулся и стоял на своем месте, скромный и внимательный, как всегда.
– Что, осударь? Смею ль я? Мое ли это маленькое, рабское дело, – бояр твоих, осударевых, да родичей судить? Тебе лучше знать… Твои они слуги, и разум у тебя не наш, холопский…
– Ну уж, не размазывай… Говори напрямки, коли спрашивают. Не пытаю я тебя! Знаю: не охоч ты заскакивать, других хулить, себя выставлять… Раскусил я давно тебя, оттого и приближаю, на черное твое рождение не глядючи… Так говори. Ум – хорошо, два – лучше, бают… Говори, слышь… Не ужимайся… Без опаски все выкладывай, как на духу… Я приказываю…
– Да и того не надо, осударь… Перед тобой, царем, без приказу, по закону Господню, как на духу должен я… воистину… Помазанник ведь Божий ты, аки кесари древние, византийские…
– Да, да! – горделиво подтвердил Иван. – Наш род, волостелей московских, православных, поди, самый древний из всех будет, кто на престолах христианских сидит… Да не о том теперь речь… Дело то говори… Как по-твоему?
– А по-моему, государь, по крайнему глупому разумению: кому плохо, тот и не прав! Как и в притче сказано: у нищего последнее отымется и дастся богатому, для приумножения богатств его… А нищему, конечно, обидно… Он готов на всяки злобы, только б свое вернуть, – намекая на литовскую слабеющую партию, сказал Адашев.
– Правда, правда твоя, – вслушиваясь, повторил Иван.
– А еще скажу! Как мыслишь, осударь: бывает ли дыму без огня?
– Не бывает, говорят.
– Вот и я мерекаю: и там, и здесь дымком припахивает… Бояре сварятся… А посадским твоим, московским, осударевым, без крыш быть, это уж как Бог свят…
– Ха-ха! – усмехнулся Иван. – Это как дядевья мои Глинские порой по-своему «балакали»: «паны-де сварятся, у холопов чубы трещат»? А! пущай их. Лесу много, сызнова еще краше отстроятся… А на хороший пожар и поглядеть занятно. Страх люблю… Читал я про Нерониуса-цесаря… Он свою столицу, град Рим, нарочито запалил, на пригорке сидел, стих слагал об эллиновском великом погоренье, о Трояновском воспоминаючи… Вот, чай, красиво было… Недаром нашу Москву белокаменную четвертым Римом, Иерусалимом вторым прославили! Пусть дерево повыгорит. Люди посадские за ум возьмутся, тоже камнем почнут строиться… Тогда уж совсем всесветный наш град престольный станет… А за Кремль я не печалуюсь… Тута бояре своих хором палить не станут, пожалеют… На моем дворе царском, почитай, и древа мало… Храмы все, почитай, каменные. Пущай посады палят, друг дружку грызут… Я вона в деяниях дедовских читал… Да и ты же знаешь: нарочито порою деды мои бояр да князей стравливали… Пусть грызутся, яко скорпии! Ха-ха-ха!
И весело засмеялся Иван.
Молчит стоит, потупился Алексей. Не разберешь: что на душе у него творится?
– Что ж молчишь, Алеша? Аль не так по-твоему?
