Площади кремлевские полны народом. Берега Москвы-реки и Неглинки, что широкой дугой огибает весь Детинец, – тоже усеяны толпами людей. Сверху если взглянуть, от народу черно верст на десять вокруг Кремля.
Пешие, конные, в колымагах, в каптанках-возках, по воде, в лодках, на паромах – все новые и новые волны народа текут сюда со всех концов, со всех посадов, изо всех деревень и сел окрестных, из ближних и дальних городов.
Подъезжают и подходят запоздалые. А уж раньше их – десятки, сотни тысяч народу сошлись в Москву к этому дню и съехались отовсюду. Кто у дружков да на подворьях монастырских или у дворников торговых, на постоялых дворах места себе не нашел, те станом стоят и в рощах пригородных окрестных и на зеленеющих пустырях городских, раскинутых без счета между отдельными посадами и «концами» участками городскими.
Много здесь тех людей, что по указу государеву поспешали на Москву, на земский великий собор, еще на Руси доселе не виданный. Изо всех городов, из посадов больших – выборные от сословий, по воле царя, сюда собрались.
Но большинство – по своей воле пришло, чтобы хоть издали поглядеть и от других скорей услыхать: что молодой царь, Иван Васильевич, будет говорить земле, чего ждет от нее, что сам ей сулит и обещает?
Весело, радостно перекликаются своими медными грудями все московские колокола… Но даже их переливчатый, громкий перезвон заглушаем бывает порой говором, гомоном и гулом всенародным, плеском вселенской волны.
Особенно тесны сплошные ряды человеческих тел в Китай-городе перед Фроловскими, поздней Спасскими воротами, по правую руку от которых стоит небольшая церковка на Рву, «На крови казненных» названная, так как через дорогу, наискосок от церкви, красуется невысокий, подковообразный помост – Лобное место. Здесь ручьями лилась кровь при деде, при отце Ивана. Потоками хлестала в его детские и отроческие годы. Реками хлынет, закипит потом, в зрелый возраст, когда придадут к имени «царь Иван Васильевич» прозвище Грозный царь…
Но теперь, вот уже третий год, и не видно здесь забавного для черни зрелища… Не обагряет пурпурная струя белый снег зимний, не прибивает она летом пыль летучую… Не хрустят кости на дыбе, не свищут ремни батогов и плетей-тройчаток с проволокой медной на концах… Только торговый гомон и клик всегда носится. Ржание коней долетает от недалекого рынка конного, где тысячи голов из крымских и ногайских степей сгоняются для продажи, для тавренья, служащего знаком, что за коня государева пошлина плачена. Велика Лобная площадь. Не красуется еще на ней дивный, сказочно причудливый храм Василия Блаженного, созданный только после славного Казанского взятия. Пол-Кремля можно установить на площади, и еще места останется. А сейчас тесно на ней… Стоит «материком» толпа… Все – ни взад, ни вперед, ни в какую сторону не может колыхнуться, ни шелохнуться… Гром с неба ударь, татары попади сейчас – не побежит никто прочь, потому некуда!
Вот они, «тьмы темь», о которых пели жены израильские, встречая Давида. Только гудом можно бы заставить это могучее плотное тело, в какое скипелись тысячи людей, раздаться, сжаться, отступить хоть на пядь на единую, образовать просвет в народных рядах…
И чудо совершилось!
От самого дворца царского до Лобного места на мостовой, поверх толстых бревен, из которых эта мостовая настлана, – доски толстые, байдашные, барочные, доски набиты. Образуют эти доски дорожку, по которой царь пойти должен.
Вдоль всей дорожки, в два ряда, почти плечо к плечу – стража поставлена в самых лучших уборах и нарядах воинских, с пищалями, с алебардами и секирами длинными.
Но народ стражи не побоялся, сбил ее с места, прижал один ряд к другому и знать ничего не хочет!
Смирно стоит стража, уж и не обороняется от натиска, как не может бороться с порывом ветра паутинка осенняя, легкая, что бабьим летом всякий день по воздуху носится.
Но вдруг в Кремле, за стеной, крики послышались, растут, растут, громом катятся, покрывают весь гул толпы несметной, на Лобной площади стоящей. Через стены Кремля восторженный крик переплеснул, перекинулся… Здесь его сотни тысяч грудей подхватили, небо дрогнуло, колокола, устыдившись, замолчали…
А кругом, далеко кругом, так и рокочет, и гремит без конца: «Да живет наш царь Иван Васильевич! Слава ему!»
И чудо совершилось!
Перед головным отрядом царского поезда, выходившего из Фроловских ворот, расступились скопившиеся массы тел людских.
Стража вдоль дощатого пути свободно вздохнула, по-прежнему в два ряда стала… И по настилке прошел весь поезд до самого Лобного места.
Но не даром обошлось это чудо толпе.
Вопли, крики в ней послышались, особенно из задних рядов. Все больше женские голоса, детские вопли. Конечно, бабы всегда любопытством отличаются. И нельзя бы им, а они тут как тут. И с детьми, если не на кого малышей дома оставить. И немало жен, детей, стариков слабых, даже сильных мужиков здесь в этот миг было подавлено.
Так и остались они, стоя в толпе, раздавленные, недвижные, бездыханные, и стояли до конца. Живые соседи не могли их вынести прочь, ни сами с места двинуться.
Больше тысячи человек на площади и в переулках бездыханными подняли, когда понемногу потом толпы разошлись. Но это – потом было.
А теперь – юный царь стоит на площади, окружен всей блестящей дружиной своей, ближними князьями, боярами и опальниками прощеными,
