– Как хочешь, – сказал врач.
Он сел за стол и велел позвать следующего.
– А бумагу мне? – спросил Жуков, надевая штаны.
– Иди, иди, – сказал врач. – Бумаги не будет. Здоров.
Василий Иванович нахмурился и вышел из кабинета.
«Черт хромой, – думал кочегар. – Не дает – не надо. Просить не буду. А три-то часа в приемной я просидел, не работал. Накось, выкуси!..»
Церковная реформа
Поп Иван Боголепов сидел за столом и с унылым видом пил четвертый стакан чаю. Потом вздохнул, расчесал гребешком бороденку и сказал попадье:
– Так вот, я и говорю, мать, – дела плохие. Делишки не веселят.
– Какое же тут веселье? – сказала попадья.
– Веселья никакого, – согласился поп. – Приход ужасно какой развращенный. В Бога не особо веруют… Храм посещают редко… Вообще предпочитают зрелища легкие и приятные.
– Давеча шесть человек было в храме, – сказала попадья.
– Да-с, – продолжал поп, – шесть человек. А почему такое? А ты задай себе, мать, вопрос с ответом – почему это такое происходит? Нуте-ка? А я знаю. Я все понимаю. Нужна народная церковная реформа. Назрела реформа. Надо, чтоб в церкви созвучие эпохи наблюдалось, чтоб и служба была заманчивая, и проповеди легкие. И чтоб все было легко и приятно, чтоб народ с интересом в храм шел.
– Можно просвирки выдавать… Чтоб бесплатно, – предложила попадья.
Поп подумал слегка.
– Просвирки нельзя, – сказал он. – Это и дорого будет, и верующие, кроме того, обманывать станут. Ловчиться будут на много просвирок… Мальчишки, кроме того, шум подымут… Тут иное нужно. Я вот, мать, хоть и верующий человек, а понимаю, чего требуется народу. Бог, конечно, материя отвлеченная. Бог Богом, а ты чего-нибудь такое-этакое подай, чтоб народ сам повалил к нам… А то давеча синематограф приехал – все в синематограф кинулись. Там любопытней.
Попадья недоверчиво взглянула на мужа.
– Так это что ж, – спросила она, – не картинки ли ты хочешь в храме показывать?
– Не картинки, – сказал поп, – а чего-нибудь такое-этакое, заманчивое… Рассказывать, например, можно что-нибудь легкое из текущей жизни, заместо сухой проповеди… После хор пущай споет что-нибудь крестьянское… После… картинки тоже можно показывать… Из жизни, скажем, святых великомучеников. Какую-нибудь драму, например.
– А иконы? – строго спросила попадья. – Как их это рядом с иконами? Кощунство выйдет.
– Что ж иконы, – сказал поп. – Иконы, мать, ни при чем. Иконы, на худой конец, завесить можно или снять временно. Бог-то везде. Не в иконах… Царские врата можно полотном затянуть. Экран вроде бы. Можно на нем картины световые демонстрировать. Кончил картины – хор пущай в перерывах пропоет… После…
– Позволь, позволь, – с испугом сказала попадья. – Так это что же? Это что же выходит-то? Это, поп, клуб выходит. Для комсомольцев вроде…
Поп осторожно посмотрел на жену, почесал бороденку и сконфуженно замолчал.
Нянькина сказка
Заведывающая детским домом вызвала к себе няню Еремеевну и официальным тоном спросила:
– Ты, Еремеевна, какие сказки рассказываешь детям?
– А какие сказки, – сказала Еремеевна, – разные сказки. Давеча вот про медведя сказывала… Про козла еще сказка такая есть…
– Завтра праздник, – сказала заведывающая. – Октябрьская годовщина… Надо, няня, что-нибудь рассказать детям про революцию…
– Ась?
– Что-нибудь революционное, – сказала заведывающая. – Что-нибудь, няня, героическое о революционном прошлом… Ну, воспоминания, что ли…
Няня сердито высморкалась в конец праздничного передника и с обидой сказала:
– Я этого не знаю… Я, матушка Елена Семеновна, политграмоту не сдавала… Не знаю, что к чему и почему… И, может, не поймут дети, трехлетние-то…
– Поймут, – строго сказала заведывающая. – Про революцию дети поймут. Они нам смена…
Няня еще раз с обидой высморкалась в передник и ушла, бормоча:
– Ладно… Рассказать можно… Язык, он без костей. А только, мать моя, я не ответчик, ежели дети испужаются…
Вечером, собрав детвору вокруг себя, няня уселась в кресло и начала рассказывать.
– Дак вот я и говорю, детишки-ребятишки, – начала няня. – В некотором царстве, в некотором государстве произошла эта самая, значится,
