Анатолий Георгиевич Алексин
НЕ МОЕ ДЕЛО
Я учусь в той же школе, где когда-то учились мама и папа.
Папу почему-то никто не запомнил. А маму запомнили многие. «У нее были прекрасные внешние данные!» — сказала как-то учительница литературы, которая заодно руководит у нас драматическим кружком. И придирчиво оглядела меня. Это было бы еще ничего: за «внешние данные» пока что отметок не ставят, но оказалось, что и внутренние данные у мамы были гораздо лучше, чем у меня. К примеру, все помнили, что мама никогда не гоняла клюшкой консервные банки и не любила играть в «расшибалочку».
Больше я не знал никаких подробностей о мамином прошлом. Но вот однажды бабушка, которая пришла помочь маме по хозяйству, сказала:
— Сережа-то стал лауреатом Всероссийского конкурса!
— Какой Сережа? — спросил я.
— Сережа Потапов. Его знают все культурные люди!
— Первый раз слышу. А кто это? — сказал я.
И вдруг заметил, что папа взглянул на меня с любовью.
А верней сказать, с благодарностью… Еле заметно взглянул.
Но я-то почувствовал! Хотя ничего не понял…
И только потом на кухне бабушка объяснила мне, что Сережа Потапов учился когда-то в школе музыкально одаренных детей и мама любила его, когда была в пятом классе.
Музыкальная школа находится прямо напротив нашей, через дорогу. Если из нашей школы выходит ученик, то трудно сразу определить, одаренный он или неодаренный.
А если из дверей школы, которая через дорогу, то тут сразу ясно: идет одаренный!
Мы выходим из своей школы с портфелями, а музыкально одаренные — с футлярами. Сначала Сережа Потапов привлек мамино внимание тем, что его футляр был больше, чем у других, потому что он играл на виолончели. А потом, уже в пятом классе, она его полюбила. Мама, наверное, тоже была одаренной, потому что я вот хоть и учусь в шестом классе, но еще ни разу пока не любил.
— Да, Сережа далеко шагнул! — сказала за ужином бабушка.
И папа закурил в комнате, хотя обычно выходил для этого в коридор или на кухню.
— Ну что ты?! Это такое далекое прошлое… Это глупое детство! — сказала мама. И рассмеялась. Ей было весело.
А папа за весь вечер ни разу не улыбнулся.
— Далеко шагнул! Далеко!.. — повторяла бабушка, убирая посуду.
Бабушка очень любила нас воспитывать. Но делала это как-то по-своему.
«А сын нашей соседки научился варить суп», — говорила она, и я должен был понять, что мне тоже не мешало бы этому научиться.
«А Коля, который вместе с тобой кончил медицинский институт, стал заведующим отделением», — сообщала она папе. И папа должен был сделать вывод, что ему тоже не мешало бы стать заведующим. «Да, Сережа далеко шагнул!» — эта фраза должна была подсказать папе, что и ему пора было куда-то шагнуть.
Два года назад мне удалили гланды. «Чепуховая операция!» — говорили все. Но я как-то этого не почувствовал… Хирург, который их удалял, казался мне удивительным человеком. Он причинял мне ужасную боль, и я должен был бы его ненавидеть, а я относился к нему прямо-таки, как говорят, с восхищением. Со страхом и восхищением! И трудно мне было представить, что он снимет свой белый халат, свои резиновые перчатки и станет таким же, как все. А может быть, даже пойдет в буфет.
Папа делает операции почти каждый день. И может быть, каждый день кто-то смотрит на него так же, как я смотрел на того хирурга.
— Тебе когда-нибудь делали операцию? — спросил я у бабушки.
Оказалось, что ей за шестьдесят лет не сделали ни одной операции! Разве она могла как следует оценить папу?
— Добиваются же люди таких успехов, как Сережа Потапов! — причитала бабушка, уже натягивая пальто.
— Вот когда у тебя опять будет приступ мигрени, — сказал я, — вызывай не врача, а этого своего… виолончелиста! Пусть он тебе поможет!
Перед самым сном я чистил зубы в ванной комнате и вдруг услышал, как мама сказала папе:
— Это смешно… — Ей всё еще, в отличие от папы, хотелось смеяться. — Ну несерьезно, честное слово. Это же было в пятом классе!
— Началось в пятом… — тихо сказал папа. И я почувствовал, что рука его снова полезла в карман за папиросами.
Я, как говорят, содрогнулся.
