разместил их в небольших кельях северной башни -- старой, мало используемой и почти не отапливаемой. Плотнее завернувшись в меховой плащ, который так кстати набросил ему на плечи Джил, Дойл вошел в первую из келий, где возле окна стоял низкий, напряженный и как будто собравшийся в комок милорд Трэнт. Услышав скрип двери, он резко обернулся и пролаял:
-- По какому праву вы привезли меня сюда?
-- По приказу короля, милорд, -- ответил Дойл спокойно. -- И если вам дорого благополучие его величества, вы ответите на мои вопросы -- прямо и четко.
-- Я -- преданный слуга короны, -- рявкнул Трэнт.
-- Тогда, -- Дойл прислонился к двери плечом, -- вас не затруднит ответить на мои вопросы. В противном случае, я задам вам их снова. Но в менее комфортных условиях.
Ответы Дойла не удивили. Это были "поклеп", "подлая ложь", "наветы" и "гнусная клевета". Только глаза у него бегали из стороны в сторону и руки так явственно потели, что он был вынужден то и дело вытирать их о штаны из плотного дорогого сукна.
-- Жаль, что вы не хотите говорить мне правду, милорд Трэнт, -- сообщил ему Дойл и вышел из кельи. Этого допросят на дыбе.
Милорд Грейл -- так непохожий на Трэнта, длинный, худощавый, с желтоватым лошадиным лицом, тоже начал браниться с порога. Только он не обвинял во лжи, а утверждал, что его подставили и оклеветали, чтобы занять его место в совете. У него не потели ладони и не бегали глаза, зато он то и дело облизывал сохнущие губы и хватал себя за подбородок через слово. И от него буквально пахло страхом.
Милорд Эск был спокоен и невозмутим, как глыба гранита. Он не ругался и не угрожал, а в ответ на все вопросы достойно сообщил:
-- Если бы я замыслил убить его величество, я сделал бы это как рыцарь, собственным мечом, а не как крыса из подворотни. Вы ошиблись в своих подозрениях, милорд Дойл, -- имя его выплюнул, как будто оно было ядовитым.
От уверток и лжи начинала болеть голова, язык пересыхал от повторения одного и того же, раз за разом, с одинаковым спокойствием и одинаковой невозмутимостью. Нельзя было показать злобы, нельзя было обнаружить усталости. Все двенадцать повторяли как один: они невиновны.
Из северной башни Дойл спустился, когда обеденное время давно прошло. Рик ждал его у ступеней и, увидев, почтительно поклонился.
-- Я хочу допросить Трэнта после обеда. Без серьезного вреда, но так, чтобы испугать.
-- Милорд хочет проверить свои сведения? -- тихо уточнил Рикон.
-- Не совсем. Я хочу его напугать и посадить перед Ойстером, а потом послушать, что они друг другу наговорят. А заодно... -- он задумался, формулируя мысль, -- шепну Ойстеру, что его непременно четвертуют на площади, что король уже подписал приговор.
-- Разрешит ли милорд дать ему совет?
Дойл согласно кивнул, и отец Рикон заметил:
-- Сообщите милорду Ойстеру, что перед казнью он будет оскоплен на площади, ибо покушался он на род королевский, а потому лишен будет даже после смерти продолжать род собственный. А также напомните, что Всевышний почитает скопцов не мужчинами, но женщинами, и воздает им кары и награды сообразно их полу.
Дойл невольно дернул углом рта -- о том, как падок был милорд Ойстер на женский пол знала, наверное, вся столица.
-- Хороший совет, отец Рикон. Отобедаешь со мной?
Из-под капюшона блеснул острый взгляд.
-- Я был бы рад этой чести, милорд, но в благодарность за избавление его величества от беды я вознамерился держать пост пятнадцать дней, как заповедует нам поступать Всевышний.
Дойл прислушался к себе и понял, что даже из благодарности не готов продержаться на воде и черством хлебе пятнадцать положенных дней.
-- Помолитесь и за меня, отец Рикон, -- почтительно попросил Дойл, но от благословения знаменем Чистого Солнца уклонился. Как бы далек от церкви он ни был, из всех святейших отцов Рикон был бы последним, к кому он пошел бы за благословением. И Рик это отлично знал.
-- Однако я почту за радость составить вам компанию.
Пока Дойл ел, Рик не произнес ни слова, только велел Джилу удалиться и прислуживал сам. А когда Дойл, насытившись, отодвинул тарелку и вытер руки, заметил:
-- Я также благодарю Всевышнего за то, что он сохранил вашу жизнь.
Дойл кивнул и сказал, отвечая на собственные мысли:
-- Впереди тяжелые дни.
Рикон согласно поклонился и, сверкнув черными глазами из-под капюшона и удалился.
Короткий отдых и пища восстановили силы Дойла, и он вышел из своих комнат, чтобы продолжить грязную (как наверняка считала леди Харроу) работу, которую все равно за него никто не поспешит выполнить. Но не прошел он и двадцати шагов, как сзади раздалось громкое, искреннее и почти испуганное:
-- Милорд Дойл!
