Двое стражников появились из собравшейся толпы и остановились посмотреть, что происходило.
Волкодав отдал щенка Ниилит и стад отжимать подол рубахи.
– Много воли забрал, венн! – багровея лицом, зарычал мужчина и рванул его за плечо, заставляя обернуться. – Не в лесу у себя!.. Не твой псеныш, не тебе о нем и радеть! Подай сюда, говорю!
Довольно долго Волкодав молча смотрел на него. Потом улыбнулся. Он знал, какая у него была улыбка. Иные люди задумывались, стоило ли продолжать разговор.
– Своего сына, – сказал он набычившемуся сольвенну, – ты так воспитал, что он горазд мучить всякого, кто слабей. Значит, пускай не обижается, когда и с ним так же.
Мокрая одежда плотно облепила его плечи. Ему не пришлось стряхивать чужую руку – мужчина убрал ее сам. Брехливый дворовый кобель, привыкший лаять на всякого встречного-поперечного, разлетелся из- под ворот и нарвался на молчаливого волкодава. Да. Связываться из-за паршивого щенка с диким венном, покрытым шрамами и вдобавок явно способным сломать в ладони подкову… Уязвленная гордость, однако, пересилила опаску:
– Ты-то в моем сыне не волен!
– Как я погляжу, это вправду твой сын, – сказал Волкодав. – Весь в тебя. Наверное, ты хочешь вызвать меня на поединок?
И покосился на Ниилит, баюкавшую израненного щенка. Она, между прочим, держала под мышкой его меч.
Вызывать его на поединок сольвенн не захотел. Повернувшись, он зашагал прочь, пытаясь сберечь остатки достоинства под изумленным взглядом сынка, которого, оказывается, начали с некоторых пор в присутствии родителя безнаказанно обижать всякие проходимцы.
Было видно, что с каждым шагом обида нашептывала в ухо сольвенну все громче, а осторожность – все тише. Отойдя на добрый десяток шагов, он обернулся:
– В Самоцветных горах таких надо дер… …Видоки утверждали потом, будто венн покрыл разделявшее их расстояние одним звериным прыжком.
– Ххахх!.. – изумленно выдохнул краснолицый и, пролетев спиной вперед полных полторы сажени, с плеском обрушился в воду. Стражники побежали к Волкодаву, но, приблизившись, остановились – он не пытался улизнуть и стоял спокойно, опустив руки. Сольвенн, отплевываясь, хватался за скользкие сваи. Он был непременным участником кулачных потех, смыслил кое-что в рукопашной и понимал, что должен был благодарить всех Богов сразу.
– За что ринул доброго человека? – спросил Волкодава старший из стражников. – Что он тебе такого сказал?
Волкодав ответил ровным голосом:
– Этот добрый человек сказал, что таких, как я, в Самоцветных горах надо держать. Стражник обернулся к толпе:
– Верно, люди?
– Верно, – отозвалось сразу несколько человек, не иначе битых когда-то краснолицым. Волкодаву показалось, что стражник вздохнул с облегчением. Уж верно, ему не хотелось лишних хлопот.
– Ступай, парень, с миром, – проговорил он. Удар кулаком за подобное пожелание в самом деле был наказанием невеликим. Ниилит отдала Мышу яблоко, подобранное с мостовой, и подставила ладонь, но Мыш к ней не пошел: еще не хватало, чтобы Волкодав опять что-нибудь учинил без него. Настрадавшийся щенок всхлипывал и дрожал на руках у Ниилит. Волкодав забрал у девушки меч, и, более не останавливаясь, они зашагали к постоялому двору Любочады.
Ухмыляющиеся друзья извлекли краснолицего из воды. И он, недолго думая, сорвал зло на сыне: наградил звонкой затрещиной по другой щеке.
Волкодав знал, что постыдно сорвался. Что было достаточно просто растолкать недоносков, а бить совсем не обязательно. Но ничего с собой он поделать не мог.
Для кого в одиннадцать лет ничего не значит плач раненого щенка, кто способен весело швырять в него камень за камнем…
Дети. Голодные, вшивые, ободранные подростки, ползающие на четвереньках по обледенелой горной дороге. Исцарапанные руки просеивают каждый комочек породы, выпавшей из тачек и корзин взрослых рабов. Не затерялся ли где крохотный обломок самоцвета, не прилипла ли невесомая золотая пылинка?..
И другие дети. Совсем другие. Сытые, крепкие, разрумянившиеся на морозе. В меховых сапожках, с длинными кнутами в руках. Такие же рабы, как и те, вшивые. Каждый из юных надсмотрщиков знает, что, провинившись, вполне может оказаться среди оборвышей. И те ему, скорее всего, в первую же ночь выцарапают глаза. Каждый из полуголых знает: стоит как следует захотеть – и он вполне может заработать меховые сапожки и кнут. Если, конечно, допустят те, кто уже ходит с кнутами…
Немногие решают пробиваться наверх: одни быстро тупеют, обретая скотское безразличие к происходящему, Других держит страх, третьих – бессилие, четвертых – гордость и злоба…
В ту осень, как раз перед тем, как снег завалил перевалы, торговец рабами привез на рудник двоих боннских мальчишек, одногодков, пытавшихся дорогой вместе бежать. Один из них стал надсмотрщиком по кличке Волк. Другого семь лет спустя прозвали Волкодавом…
Едва поставив ногу на нижнюю ступень исхода, Волкодав настороженно замер. В их комнате что-то происходило. Сквозь поддверную щель проникали отсветы неведомо кем зажженной лучины. Было видно, как двигалась шаткая тень. Чуткий слух Волкодава различил какие-то вздохи…
Вокруг за добротными дощатыми столами вовсю ели и пили постояльцы и просто захожие гости. Было там и трое охранников Фителы. Волкодав знал, как мало это значило. В самой многолюдной и веселой толпе можно безнаказанно похитить и убить человека, была бы сноровка. Никто и в толк не возьмет…
Он удержал Ниилит за руку и жестом приказал ей оставаться внизу, а сам пошел вверх по всходу – без видимой спешки, но совершенно бесшумно. Он не стал тревожить завернутый в тряпку меч, но, когда он рывком распахнул незапертую дверь, правая рука его лежала на рукояти боевого ножа.
И пальцы, готовые выхватить оружие, сразу разжались, а Нелетучий Мыш, воинственно подобравшийся на плече, разочарованно встряхнулся и принялся вылизывать больное крыло.
Посреди комнаты, лицом к двери, стоял роскошный среброволосый мудрец. Пепельные кудри, казавшиеся седыми в скудном свете лучины, падали ему на спину и плечи, по груди разметалась пушистая борода. Белая льняная рубаха ниспадала до пят. Темно-фиолетовые глаза испуганно смотрели на Волкодава…
– Поднялся, значит, – проворчал Волкодав и убрал с ножа ладонь.
– Друг мой!.. Так это ты!.. – ахнул Тилорн и шагнул к нему, протягивая руки. – Друг мой!.. Ты понимаешь, я только сегодня окончательно прозрел…
И Волкодав запоздало сообразил, что, прожив с ним целый месяц бок о бок, калека, знал его лишь по голосу. И, конечно, до смерти перепугался при виде грозного незнакомца, внезапно выросшего в дверях. Так перепугался, что не признал даже Нелетучего Мыша на плече.
– Друг мой, – повторил Тилорн и, качнувшись навстречу Волкодаву, обнял его. – Как же я за тебя волновался…
– И за девочку, – хмыкнул тот. Тилорн поднял подозрительно блестевшие глаза и улыбнулся.
– Да. И за девочку… Э, да ты весь вымок! Каким образом?
Он тихо ахнул, когда Ниилит, вынырнув из-за спины Волкодава, протянула ему слабо шевелившегося щенка. Две головы, пепельная и черноволосая, склонились над злополучным малышом.
Волкодав положил меч на стенную полицу над лавкой и пошел вниз. Кухня, где варились, жарились и пеклись яства для гостей, поглощала несметное количество дров, а прислуги, как водится, было в обрез. Оттого упыхавшиеся работники только радовались постояльцу, вздумавшему размяться, а госпожа Любочады сама награждала добровольного помощника щедрой мисой еды. Что было, понятное дело, вовсе не лишним…
Волкодав мерно заносил над головой тяжелый колун и думал о доме, которого у него не было. Только
