мочились в штаны при виде него. Теперь драки происходили между примерно равными друг другу соперниками.
Чем дальше шёл турнир, тем яснее и строже становилась турнирная таблица. Скоро Хаген увидел своё имя в списке тех, кто претендует на главный приз – выход на волю. Только вот его главный конкурент Удав к воле совсем не стремился.
Раздражало и то, что Палермо, будто нарочно, проводил бои Удава, устраняя из цеха Хагена. Хитрый директор понимал, что Хаген, как почти профессиональный боец, может многое почерпнуть, зная о технике боя противника.
Хаген пытался расспрашивать других бойцов, но они ничего не могли рассказать, только хрипели и сипели что-то невнятное:
– Ну… эта… сломал он меня.
– Бро, я чуть не сдох там.
Или:
– Этот Удав – зверюга. Чудовище!
– Знал бы, что там будет этот монстр – не попёрся бы на грёбаный деревянный ринг!
Выяснилось только то, что его кличка происходила от любви к удушающим приёмам. Хоть какой-то намёк на то, чего ожидать от финального боя с этим своеобразным боссом уровня, охраняющим выход из тюремного данжа.
Но нельзя сказать, что все эти дни существования Хагена были заполнены мебельной фурнитурой и драками. Тюремный образ жизни с его жёсткой дисциплиной и регламентом наложил отпечаток на Майка Бьорнстада Хагена. Майк стал собранным. Намного собраннее, чем на свободе.
Ритм, в котором он стал жить, сам помогал распределить время и расставить приоритеты. Если на воле, бывало, Хаген метался, теряя фокусировку и не зная, за что хвататься: изучить удар ногой или головой? Найти работу или выполнить ещё что-то из десятка задач? В тюрьме выбирать не приходилось: после пяти вечера наступало «свободное время», которое заключённые посвящали чему угодно.
Хаген – тренировкам и самообразованию.
Чтение открыло ему не только мир военной науки, но и вообще мир. Хаген со стыдом вспоминал, что когда-то был восхищён случайно пролистанной проповедью святого Айэна. Теперь-то он понял, что мошенник не только обманывал своих последователей, но и воровал идеи и мысли тех, кто о нём вообще ничего не знал.
Сколько бы Хаген ни избегал разговоров о политике, но чтение материалов по военному делу столкнуло его с политикой лицом к лицу. Более того, он понял, что любая война – это всего лишь финальный раунд в политическом турнире. После войны проигравшая сторона часто обнуляла свои достижения, а победитель получал бонусы, прокачивая свою армию ещё сильнее.
Становилось даже немного не по себе от понимания, что наука того, как наиболее эффективно убивать массу людей с помощью другой массы людей и военной техники была развита человечеством гораздо лучше, чем любая другая.
Было не по себе уже от того, что это вообще наука. Что этому можно научиться теоретически, а потом воплощать практически.
Поначалу было не по себе.
А потом Хаген всё понял. Как говорил Деметериус, у войны много синонимов: противостояние, драка, битва, столкновение, схватка. Но победы нельзя достичь никогда. У войны, как явления, нет конца. За каждой выигранной битвой идёт другая. Как и за каждой проигранной.
И люди постоянно стремились к победе. Часто ценой жизни: собственной, отряда, армии, а то и целой страны. Из века в век человек, если считать все человечество конкурирующим за жизненное пространство видом, регулярно дрался сам с собой. Совсем как тот чувак из старого фильма, который варил мыло.
Майк даже на свой конфликт с Лоренцо посмотрел иначе. Это было что-то вроде холодной войны. Вся их вражда произошла лишь от того, что они ничего не знали друг о друге, а первое знакомство было в споре. По каким-то там своим тюремным понятиям Лоренцо должен был наказать Хагена, но у него это не выходило: сначала посадили в одиночку, а после выпустили на волю, так как срок отсидки закончился. Но и тут чоло не успокоился: через друзей передал Хагену весточку, что будет ждать его на свободе и там уже прикончит. Хаген слышал достаточно угроз и уже не пугался. Хочет прикончить? Ну, пусть попробует.
Майк подозревал, что подобное глубокомысленное чтение было назначено Деметриусом не только для развития интеллектуальных способностей. Ведь для этого можно было изучать химию или биологию. Английскую литературу XIX века, в конце концов. Но у него всё чаще мелькала мысль, что какая-то неизвестная сила готовит его к чему-то, скрывая истинную цель.
Выходя на ринг, Хаген научился представлять, что он – это маленькая армия, которая ступила на поле боя с другой маленькой армией. Его характеристики – это что-то вроде тылового снабжения. Навыки – ударная сила армии. А в центре – он, Хаген. Полководец. И от того, как он выстроит свою армию, какие войска бросит в бой первыми, а какие прибережёт, зависел исход боя. Планирование поединка вышло на первый план. Конечно, другие заключённые были плохим материалом для тренировки этого умения, но пока что можно довольствоваться и этим.
Ранее в опасные моменты боя Хаген ощущал, что им начинает двигать та самая сила, которая дала ему интерфейс. Именно она помогала выстоять в схватке с противниками гораздо сильнее него. И поначалу внушала страх, а теперь Хаген понял, что сила – это он сам. Даже если внешняя сторона и была,
