Последнее воскресенье ноября

Н а д я. Когда она ухо свиное делала из подола рубахи, а потом ему показывала?

Т а м а р а. Ага, так смешно было... Он с топором за ней бегал, но все равно прощал. И прощал он ее не только за ухо свиное, но и за похождения... вертела она своим хвостом как могла, – а он все прощал, потому что любил. Если ты любишь свою дочь, значит, и ты ее сможешь простить! Угол у тебя есть... Что еще тебе нужно?

Н а д я. Дело-то не в квартире.

Т а м а р а. А в чем тогда?

Н а д я. В Ларисе. (Хочет успокоиться, но не получается.) Ты же помнишь, когда я на Севере жила, то забеременела от Володи?

Т а м а р а. Да, помню.

Н а д я. Я тогда с ним познакомилась... Он такой красивый был – высокий, кудрявый!

Т а м а р а. Ну-у...

Н а д я. Не рожала я тогда... вот те и «ну».

Т а м а р а. Как эт не рожала?

Н а д я. А вот так. Обманула я вас. Наврала всем... и тебе, и родителям, и себе. Вернее, не так... я наврала, что забеременела... а на самом деле я тогда заболела, очень сильно... врачи сказали, что... я не смогу иметь детей... В общем, простудилась я, а Володя как узнал, сразу же бросил меня... мне тогда снова пришлось обмануть вас, вот я и сказала, что он умер от пневмонии. Господи, как мне было стыдно... вот и пришлось выдумать. Мне и сейчас стыдно...

Т а м а р а. Погоди, а Лариса тебе кто тогда?

Н а д я. Лариса... Лариса приемная дочь. Я как узнала, что у меня не будет детей, так сначала не поверила. Сходила на прием к врачу... потом к другому, потом к третьему, – а они как будто сговорились все! говорят, что... бесплодие, что... проблемы с яичниками и... с маткой. Я никак не могла поверить, что такое может быть... – поэтому и не хотела никому говорить.

Т а м а р а. Но почему?

Н а д я. Боялась я... Знаешь, как мне было страшно. Но главное не это... а то, что было потом. Я ведь когда стала матерью, то пособия получала, причем довольно приличные, и все откладывала до нужного срока, только срок этот так и не наступил. Ну сама знаешь – квартира-то сгорела, а там, в большой вазе деньги хранились, я их тогда только-только сняла. Господи, как мне было обидно... Я все время думаю: ну за что? за что мне такие испытания? что я сделала не так в этой жизни?

Т а м а р а. Я вспомнила! Она ж приходила ко мне, когда ты в больнице – после пожара – лежала, и все расспрашивала: «Правда ли, – говорит, – что у матери деньги сгорели?» – а я ей в ответ: «Да Господь с тобой! Какие же деньги?» – Боже мой, я и знать не знала!

Н а д я. Вот-вот... Когда Лариса узнала про то, что деньги сгорели, она ж не поверила и теперь постоянно называет меня воровкой, будто бы я их украла.

Т а м а р а. А сколь денег-то было?

Н а д я (не сразу). Пятьсот тысяч. Она ведь в больницу ко мне приходила, а я тогда взяла и прокляла ее!

Т а м а р а. Боже мой! Боже мой! Зачем? Господи, почему... почему ты мне ни разу про это не рассказывала?

Н а д я. Я боялась. (После небольшой паузы.) А вот теперь скажи: любит ли она меня или нет? простит ли она меня или нет?

Т а м а р а. Я думаю, что она тебя все равно любит, а если любит, то простит.

Н а д я. Знаешь, а мне кажется, что я ее тоже люблю... – это значит, что я ее прощаю?

Т а м а р а. Ну конечно же!

Н а д я (обнимает и целует сестру). Надо с ней поговорить. Почему ее так долго нет?

Т а м а р а. Странно, вода все так же журчит...

Н а д я. Она не может так долго мыться.

Подходят к туалету.

Лариса, ты моешься? (Стучит в дверь.) Молчит... Гм... она ведь всегда под душем моется... (Снова стучит.) Ла-ри-са!

Т а м а р а. Не слышит. (Дергает дверь.) Может что случилось?

Н а д я. Лариса, с тобой все хорошо?