Ленин. Алгоритм революции и образ будущего

рамках капиталистической системы «центр — периферия» возможность индустриализации и модернизации для тех стран, которые не попали в состав метрополии, была утрачена. Их уделом стала слаборазвитость. Единственной возможностью обеспечить условия для своего экономического и социального развития для таких стран в тот момент могла дать только большая (по сути дела именно мировая) антикапиталистическая революция. «Народный доход Англии приблизительно удвоился с 1865 по 1898 г., а доход “от заграницы” за это время вырос в девять раз» [68, с. 403]. То есть в цикл расширенного воспроизводства экономики Запада непрерывно впрыскиваются огромные средства извне.

Поток ресурсов с периферии делает рабочий класс промышленно развитых стран Запада не революционным классом (строго говоря, и не пролетариатом). Значит, догма марксизма, что лишь мировая пролетарская революция может освободить народы от капиталистической эксплуатации, ошибочна. Ленин приводит письмо Энгельса Марксу (7 октября 1858 г.): «Английский пролетариат фактически все более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно» (см. [68, с. 405]). А 12 сентября 1882 г. Энгельс пишет Каутскому, что «рабочие преспокойно пользуются вместе с ними [буржуазией] колониальной монополией Англии и ее монополией на всемирном рынке».

Из этого прямо следовало, что уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма не приходилось, а революция в странах периферийного капитализма, к которым относилась и Россия, неизбежно приобретала не только антикапиталистический, но и национально-освободительный характер. Английские рабочие эксплуатировали Индию, а русские рабочие и вся их деревенская родня были сами объектом эксплуатации со стороны западного капитала. И без революции вырваться из этого тупика оказалось невозможно — до революции были испробованы все щадящие проекты.

Поразительно то, что в массе крестьян этот образ мироустройства будущего периода сложился из обыденного опыта и обсуждений и обрывков идей революционеров (в основном ссыльных) и учителей. А оформилась картина будущего во время войны в армии, которая стала форумом 11 млн человек. То, что Ленин написал об империализме в 1916 г., в 1917 г. стало крестьянам установкой.

В России уже было много грамотных крестьян и рабочих, а также много студентов и интеллигентов, которые пересказывали представления западных интеллектуалов их образа современного капитализма. Этот образ для большинства населения России был неприемлем — по очень важным признакам. Так, крестьяне в общине не боялись иметь детей, ибо те, подрастая, получали доступ к земле, пусть в бедности. Чаянов заметил о крестьянской семье на Западе: «Немало демографических исследований европейских ученых отмечало факт зависимости рождаемости и смертности от материальных условий существования и ясно выраженный пониженный прирост в малообеспеченных слоях населения. С другой стороны, известно также, что во Франции практическое мальтузианство наиболее развито в зажиточных крестьянских кругах» [18, с. 225].

Например, виднейший представитель европейского интеллектуального слоя конца XIX века, один из основоположников позитивизма Эрнест Ренан высказал такую установку: «Обширная колонизация есть абсолютная политическая необходимость первого порядка. Нация, которая не завладевает колониями, неотвратимо скатывается к социализму, к войне бедных и богатых. Поэтому нет ничего удивительного в том, что высшая раса завоевывает страну низшей расы и ею управляет» [158].

И вот эпизод в деревне. М.М. Пришвин, либерал и помещик, знаток деревни, 15 мая (!) 1917 г. пишет большое письмо своему другу, писателю П.С. Романову. Он излагает в письме свои первые наблюдения о главных установках крестьянства. Звучат поистине трагические ноты — налицо полное расхождение крестьян с либеральной программой Февральской революции. Приведу здесь выдержку из дневника:

«Расскажу вам, как это вышло. Однажды приходит ко мне депутат от сельского схода и спрашивает моего совета, как быть с нашим священником: второй раз в обходе помянул “Николая Кровавого”.

Священника этого я знаю… — тридцать лет на одном и том же месте поминал благоверного, как тут не ошибиться!.. Приходим на сход, погорланили, поспорили и остановились на том, чтобы священнику сделать проверку, пусть он отслужит через неделю в воскресенье молебен на лугу, и все уполномоченные от деревень молебен прослушают…

Около этого времени подъезжаю и вижу — несут на выгон хоругви, как красные знамена, с надписью: “Да здравствует свободная Россия! Долой помещ.”. И так на всех знаменах одинаково: помещики сокращенно с точкой и через “е”. Батюшка, старый человек, выходит из церкви ни жив, ни мертв, начинает молебен слабым голосом. Уполномоченные впиваются в него глазами, вслушиваются… Мало-помалу батюшка справляется с собой, служба его увлекает, голос крепнет, он забывается и вдруг “Побе-еды, Благоверному императору… — ах! — державе Российской… Побе-еды…” Опять и на поверочном молебне! Гул, ропот, смех — жалко, противно, глупо…

Чтобы предупредить безобразие неминуемое, беру я первое слово — и уж как наболело у меня на душе, по всей правде режу им, что Россия погибнет, и мы теперь точим друг на друга ножи. В ужасе от моих слов бабы, слышатся встревоженные голоса: “Научите, что делать?”. Тогда выходит солдат и говорит: “Слушайте меня, я научу вас, что делать”. И вот тогда сразу тишина наступает, и все готовы отдаться солдату.

“Этот помещик вас пугает!” — “У меня шестнадцать десятин”. — “Все равно: он вас пугает. Снимите у него рабочего, и он не будет вас пугать, пусть пашет”. — “Я брошу дело общественное и буду пахать сам”. — “На его место мы поставим солдата, а он пусть пашет. Только, товарищи, верьте мне, есть в Америке плуги нефтяные, и эти плуги пашут в час шестнадцать десятин, этого плуга ему не давайте, отбирайте, пусть пашет сохой”. — “Известно, сохой!” —