Держался прямо и, несмотря на суровое выражение лица, классически греческое, был общительным и мягким по натуре человеком.
Моя мама с почтением относилась к его благородным сединам и быстро нашла с ним общий язык. За чашкой крепкого чая они просиживали часами, неспешно говорили о многом, причём в основном говорил старик.
Я не прислушивалась к их беседам, но обратила внимание на то, как старик вдруг вскакивал, возбуждённо ходил по комнате, возмущённо произносил:
— Вай ме! Шарлатан Сосо русским царём стал!
Призадумалась, кого из русских царей звали именем Сосо, да ещё шарлатаном. Перевернула страницы книги кратких очерков русский истории и, не найдя царя Сосо, спросила у матери:
— О каком царе говорит старик? Может, в Грузии был царь Сосо?
— Да, был и есть грузинский шарлатан. Но он теперь правит Россией!
Я в недоумении смотрела на неё.
— Что, не понимаешь? Он о Сталине говорит.
У меня перехватило дыхание, ведь годы-то страшные были, вторая половина тридцатых — шумные судебные процессы, расстрелы без суда и следствия.
— Ты что, с ума сошла, мама, часами слушаешь бредни старого склеротика! А если кто-то услышит ваши разговоры, обоих загонят туда, куда Макар телят не гонял.
И в ответ услышала:
— Сама ты склеротик! Таких, как ты, и дурят прихвостни этого проклятого антихриста, губящего народы.
Мать моя всю свою жизнь люто ненавидела Сталина — ещё до того, когда горийский старик открыл ей всю подноготную вождя.
Ненавидела за свою погубленную родную Кубань. Своими глазами видела целые семьи, умершие с голоду, их разлагающиеся тела в хатах. И некому было хоронить.
Мама плакала и последнее отдавала беженцам с Кубани, Дона, Украины, истощённым от голода, попрошайничающим на базаре, у хлебных лавок, на вокзале.
Старик-грек до переезда в Дагестан жил в доме рядом с жалкой халупой Виссариона Джугаева, приписанного Сталину в отцы. Безродный пропойца обманным путём был обвенчан с забеременевшей от кого-то девицей. Виссарион не признавал Иосифа сыном и слышать о нём не хотел.
Знал старик и родословную Джугаева, о крепостном осетине, купленном помещиком на невольничьем рынке. Знал о нищенском детстве его пасынка Сосо, его воровской юности и преступной молодости, проведённой в тюрьмах да на каторге.
Что слышала от старого грека, в конце пятидесятых рассказала Саиду Ибрагимовичу Габиеву. Спрашиваю:
— Это могло быть правдой?
В ответ услышала:
— К сожалению, да. Грек говорил правду!
С тех пор в каждый свой приезд он посвящал меня во многие тайны пережитого, которые ещё не стали преданиями «старины глубокой» и не обросли вымыслами.
Сталин по достоинству оценил выдающиеся заслуги Берии, решив, что такого человека надо иметь рядом. К тому же Николай Ежов износил свои «ежовые рукавицы» до дыр, наломал столько дров, что некуда девать, даже в бескрайних просторах Сибири, где днём и ночью полыхали костры, зажжённые ленинской «Искрой».
Просто разделаться с Ежовым, рабски покорно исполнявшим любую волю Сталина, было нельзя. Прежде всего необходимо было сделать так, чтобы инициатива смещения этого шакала исходила не от него, Сталина.
Берия в этом деле мог быть надёжным помощником. Но надо назначить его первым заместителем Ежова.
Так и сделал. Наконец наступил момент, чтобы покончить с Ежовым.
В 1937-м почти всё руководство партийно-советских органов страны было арестовано, заклеймено «врагами народа» и большая часть истреблена.
Не избежало этой участи и партийное руководство Вёшенского района Ростовской области.
