Спецпоезд международного класса
Бесстыдство — тяжкий порок. Человек безнравственный, как и зверь, лишённый стаи, страшен тем, что способен на всё. Вы, Николай Алексеевич, прямо подчёркиваете, с какой плебейской лестью обращался Берия к своему господину: «великий и мудрый», «дорогой», — всяко убеждая — на словах и на деле — в преданности и готовности служить верой и правдой.
Обратитесь к книгам талантливого политического и государственного деятеля Абдурахмана Авторханова, в прошлом коммуниста, выходца из Чечни, эмигрировавшего за границу. Оказывается, что после расстрела Берии в его архиве нашли планы перестройки Советского государства — начиная с южных гор и кончая северными морями.
Отстранив от руководства в центре и на местах партию коммунистов, он хотел всё подчинить себе. Вот тогда уж точно узнали бы народы Советского Союза, а многострадальный русский народ в особенности, что это был за человек.
Об «аскетической скромности» вождя вами, господин Лукашов, сказано много. Но, зная больше других, вы, Николай Алексеевич, подчёркиваете не просто барские, а царские замашки в поведении, требованиях и максимальном использовании жизненных возможностей дорвавшегося до власти вчерашнего люмпена.
С умилением описываете спецпоезд международного класса, предназначенный исключительно для генерального секретаря: «Вагоны с мягким, бесшумным ходом. Над ступеньками подножек — аркообразная крыша. Медные, как на кораблях, поручни, на полах ковры. Большой салон для совещаний, кабинет, спальня с туалетной комнатой, в которой можно принять горячую ванну».
Да, живя в таком поезде, генсек на любой станции в любом городе мог сразу подключиться к железнодорожному телеграфу, телефонной и электросети. А в это время народ, обезумевший от любви к вождю, мечется по стране в теплушках товарняков, на открытых платформах и крышах пассажирских вагонов, ища спасения от голода и смерти.
Уж очень скоро забыл Сталин, заболевший после Октябрьского переворота вождизмом, что сам когда-то исколесил страну на крышах поездов.
Его биографы — при жизни и после смерти «хозяина», — и вы в том числе, лишний раз подчёркивают аскетическую скромность вождя, ссылаются на его залатанный тулуп и подшитые валенки. Можно подумать, что он носил эти ставшие бесценной музейной редкостью вещи всю жизнь и изорвал их ДО дыр.
«Знаменитые шуба и валенки», сослужившие Сталину добрую службу на самом деле не лишены исторического прошлого.
Их вручил уголовнику Иосифу Джугашвили вместе с пятьюдесятью рублями дружок Георгий Каландарошвили, успевший перед отправкой Кобы в Енисейск провернуть крупное банковское дело. Если бы не эта шуба и валенки, ссылаемый на каторгу в заснеженный край Джугашвили, в ватной стёганке и опорках, мог околеть по пути этапирования.
Выручали они его и при побегах, и при новых арестах, ссылках, и, как видим, не расставался он с ними и тогда, когда дорвался до высшей государственной власти. Разумеется, не от великой привязанности, а подражая первому вождю и учителю — Владимиру Ленину, ходившему в скромных штиблетах, изношенном костюме и старом пальто. Они долго украшали Музей революции.
Почти все друзья-приятели Иосифа Джугашвили, за исключением авантюристов Берии и Багирова, к тридцать седьмому году были насильственно умерщвлены. А тут вдруг объявился в одном из северных лагерей Георгий Каландарошвили.
Сидел за политику, хотя всю жизнь к ней отношения не имел и иметь не хотел. Сидел и, конечно же, вспоминал дружка Кобу, которого неразборчивая судьба так щедро осыпала славой и дарами, украшающими райские чертоги земных владык.
И решил старик Каландарошвили напомнить о себе другу, которому в тяжкую минуту протянул руку помощи, а заодно и о его долге.
Черкнул письмо и через сына, приехавшего проведать томящегося в ссылке отца, велел, приложив старание, доставить в Москву и опустить в почтовый ящик правительственного здания, что на Старой площади.
Письмо дошло до Сталина и ввергло его в состояние шока уже от одной мысли, что где-то в лагерной пыли затерялся человек, напомнивший ему о должке и который, бахвалясь среди шушеры, мог рассказать о шухерах беспутного Кобы.
Не дождался земляк ответа. В один из зимних дней, во время обеда в столовой Каландарошвили потребовали на выход. По пути начальник лагеря спросил:
— Ты писал Сталину?
— Ну, писал…
— Сейчас получишь ответ.
Когда через четверть часа в бараке появился посыльный и вместе с вещами старика-зэка свернул и унёс казённую постель, арестанты поняли, что Георгию конец. Так не раз расплачивался с должниками вождь восставшего пролетариата, он был лишён чувства благодарности, присущего даже
