построены так, что каждый мог защищать подступы не только к себе, но и двум соседним, расположенным справа и слева, с соответствующим расположением основных точек.
Кроме того, в местах труднодоступных, за укреплённой линией, советскую пехоту встречали целые подразделения белофинских лыжников в белых маскировочных накидках, вооружённых пистолетами-пулемётами, которые, укрывшись в кронах деревьев, прицельным огнём с близкого расстояния косили красноармейцев, сами почти не имея потерь.
В ту суровую зиму морозы достигали более сорока градусов. Наши бойцы, в особенности раненые, гибли и теряли боеспособность ещё от холода, обморожений.
Несмотря на колоссальные потери в живой силе, советское командование в надежде, что линия Маннергейма будет прорвана, враг покажет спину, а им достанется громкая слава победителей, гнало, как скот на бойню, тысячи наспех обученных новобранцев, к тому же плохо обмундированных, на минные поля, на сорок рядов колючей проволоки, навстречу шквальному огню врага.
Каждый метр продвижения стоил десятков солдат. На подступах к дотам и дзотам образовывались валы закоченевших трупов.
Тогда командование фронта разработало план обхода линии севернее Карельского перешейка. Но там путь нашим бойцам преграждали дремучие, непроходимые леса с сугробами, в которых красноармейцы увязали по грудь, а финские снайперы тут же их расстреливали.
Две наши дивизии, посланные в обход, на этом пути были уничтожены.
О продвижении какой-либо техники и речи быть не могло. Тогда было решено вновь идти в лоб, наплевав на бесчисленные потери, тем более что Сталин лихорадочно ждал победы и торопил командование.
Как вы пишете, Николай Алексеевич, за месяц тяжёлых боёв Ленинградский фронт преодолел только предполье, только приблизился к основным укреплениям линии Маннергейма, а штурмовать уже не было сил.
Побыв несколько дней на фронте, вы, Николай Алексеевич, убедились, что положение наше катастрофично — мы не достигли успеха.
Скомплектованные, согласно решению Ворошилова и Щаденко, воинские части из отдельных рот и батальонов приграничных частей и военных округов, брошенные на помощь терпящим поражение силам Ленинградского фронта, оказались небоеспособными.
Командиры не знали, какие силы слева, какие справа и кто поможет им в трудную минуту.
Тогда-то и встретились вы со Сталиным. Доложили ему о положении дел, высказались о необходимости коренных изменений для улучшения положения на фронте.
— Каких изменений? — спросил вас Сталин, наполняя бокал мускатом. (Сидели вы в его домашнем кабинете.)
— Немедленно прекратить наступление. Надежды на успех нет, если даже удвоим число войск.
— Неужели обстановка так уж безнадёжна? Чего недостаёт? Артиллерии? Авиации? Мы можем дать и то и другое.
Вы ответили:
— Артиллерия застревает в сугробах и отрывается от пехоты. А которая на передовой — используется плохо. Взаимодействие не налажено. Пушкари сами по себе, пехотинцы тоже, с авиацией у них практически никакой связи. Радиосвязь нигде не налажена.
Сталин с наивностью первоклассника спрашивал:
— Почему застревают в сугробах? Объясните мне, Николай Алексеевич. Мы дали туда много автомашин, тракторов из народного хозяйства.
— Стоят эти машины и трактора. Без горючего. В заносах. Нет для них обогревательных пунктов, ремонтных мастерских.
И главное, что вы подчёркивали, — это то, что большинство командиров полков и дивизий по уровню своих знаний военного дела не отличались от подчинённых, добавив, что для исправления положения, пока не поздно, надо освободить из тюрем и лагерей бывших военачальников, которые ещё живы.
Короче говоря, со второго захода, с большими потерями живой силы, боеприпасов и техники, линия Маннергейма была прорвана, правительство Финляндии пошло на уступки и заключило мир.
В той короткой «зимней войне» Советский Союз потерял 70 тысяч убитыми и вдвое больше обмороженными и ранеными.
На этом последнем хотелось бы остановиться. Допустим, что Сталин был и остался полным профаном в военной науке. Но вы-то, Николай Алексеевич, имели познания уровня Академии Генерального штаба, обогащённые практикой участия в германской и Гражданской войнах. К тому же в течение ряда лет были не просто советником вождя, как военспец, но и ближайшим его другом. Судя по тому, как вы могли, глядя на «бледное, испитое лицо» вождя с одутловатыми щеками и опухшими глазами, продиктовать:
