книжных полках полно отличных примеров, любой из которых можно прочесть как образец структуры и настроя текста. Общее у них, как и у любого хорошего документального текста, — сюжетная дуга: истории экспедиций, природных катаклизмов, духовного пути, этнографии или научного исследования, на которые, как на раму, натягиваются более крупные философские вопросы.
Дэвид Кваммен отлично выразил эту мысль в эссе «Синекдоха и форель» в сборнике «Дикие мысли из диких мест» (Wild Thoughts from Wild Places, 1998): форель — это и рыба, и идея, символ чего-то большего, в данном случае целой экосистемы. Задача автора — помнить и о форели, и о водоразделе. Если писать о статистике количества форели в конкретном ручье, вы упустите и более широкие экологические последствия, и метафизику живого существа, суть которого можете передать лишь приблизительно. Если абстрактно писать о состоянии экосистем северных Скалистых гор, вы упустите поэтическую конкретность рыбы. В хорошем тексте должно быть и то и другое.
В книге «Белая смерть» я попытался по сути сплести две линии: человеческую историю о пятерых мальчиках, трагически погибших в Национальном парке ледников в Монтане, и природную историю снега и лавин. Книга движется от попытки установить исторический рекорд покорения гор, катастрофического несчастного случая и беспрецедентной спасательной операции к описанию древней истории, научных основ и фольклора о самой таинственной и зловещей силе природы. В нескольких местах в этой книге я пытаюсь объединить обе линии, описывая гору с риском схода лавины как сцену, на которой часто разыгрываются человеческие драмы. Поскольку не все мои читатели бывали там, где сходят лавины, я решил использовать более универсальный источник тревоги.
Прогулки или катание на лыжах в «стране лавин» — это как прогулки в долине, где, как известно, живут гризли. Ваши чувства обострены. Вы слышите самые тихие звуки — скрип ветки, треск каждого сучка. Там, где живут медведи, возможно, первый раз в жизни вы понимаете, что находитесь не на вершине пищевой цепи. В этот миг ничто не имеет такого значения, как направление ветра. Где-то там бродит сила, которая, если вы совершите ошибку или вам не повезет, может вас прикончить. То же верно и для зимних гор. Когда каждый шаг по крутому склону может стать последним, ты внимательно смотришь, куда ставишь ногу. Красота этого состояния в том, что эта динамика, эта невольная концентрация делает картинку четче. Время замедляется. Ваши действия имеют значение.
В следующей книге, «Последний хребет», у меня была другая задача. Во-первых, эта история привлекла мое внимание, потому что меня интересовала не военная история, а судьбы ветеранов, вернувшихся с войны и ставших самыми главными в стране альпинистами, лыжниками и защитниками природы. Как автор, который твердо верит в баланс между полевой и кабинетной работой — особенно над книгой, которая опиралась на тысячи страниц писем и военных документов, — я чувствовал, что очень важно самому увидеть места, где тренировались и воевали солдаты. Поскольку для этого требовалось съездить в Колорадо и Италию, это было несложно. Но, чтобы блуждать по этим местам, у меня было несколько важных эстетических причин. Многие молодые люди, которые попали в эту экспериментальную дивизию, родились и выросли в Новой Англии и никогда не были на западе, пока не прибыли в тренировочный лагерь Кэмп-Хейл в 2800 м над уровнем моря в Скалистых горах Колорадо. В ходе тренировок они неделями жили в палатках на высоте 3,9 км, даже зимой. С учетом этого я хотел увидеть эти места такими, какими их видели они со своим коллективным опытом гор в Новой Англии. Мне казалось, что моменты реальных описаний также дадут читателю возможность передохнуть между мучительными сценами лишений и насилия.
Когда весна все-таки наступила, горы, где на альпийских лугах расцвели дикие цветы, отозвались на нее взрывом цвета. На восточном краю лагеря вдоль тропинки, ведущей к перевалу Кокомо, со скал рушились водопады. В воздухе неожиданно повеяло полынью и зажужжали сухим треском кузнечики. Горные сойки перепархивали с обожженных дочерна коряг на тощие голые кустики полыни, обрамлявшие каменистые вершины, словно оленьи рога. В теплую погоду мужчины могли ловить рыбу и играть на лугу в футбол. Но даже весной дневного света в долине не хватало. Линия горизонта с таким количеством горных пиков вокруг проходила на километр выше казарм. Осины с корой словно блестящая белая замша покрылись листьями и напомнили тем, кто вырос в Новой Англии, о родных березах. Сами горы со склонами, испещренными каменистыми оползнями, выглядели как помесь зубчатых Белых гор в штате Нью-Гэмпшир и округлых Зеленых гор Вермонта. Возвышаясь к востоку от Купер-Хилл, покатые склоны хребта Чикаго выглядели так, как будто с Луны на землю упал кусок Вермонта.
Тексты Энни Диллард выделяются как яркостью описаний, так и чудесами таинств, которые они вызывают в памяти. Наблюдая полное солнечное затмение, вымывшее все краски из холмов в центральной части штата Вашингтон, где она стояла, она пережила трансцендентальный ужас.
Дырочка на месте солнца совсем небольшая. Ее видно по тонкому кольцу света. В тишине мои глаза высохли, артерии опустошились, легкие замерли. Не было никакого мира. Мы были мертвецами этого мира, вращаясь круг за кругом на орбите, застрявшие в земной коре, пока Земля катилась вниз… Значение этого зрелища превосходило всю его фантастичность. Оно разрушило сам смысл.
