– Да, 15 лет назад.
– Как же, как же, помню. Браво, маэстро. Что еще можно сказать?
– Не издевайся, сеньор… Лавров.
– Да я не издеваюсь, сеньор Мюллер. Я до сих пор помню, как тебе вручали кубок, венок надели на плечи… А тебя все курить тянуло – хотел сбежать.
Виктор и Ден засмеялись вместе.
– Да-а-а, были времена, – с ностальгией в голосе произнес Ден.
Виктор прокашлялся от едкого табачного дыма. Ден курил какую-то редкую гадость.
– А теперь послушай, что я тебе скажу, темпераментный аргентинец. Тебе плохо?
– Плохо…
– А никто не говорил, что будет хорошо. Женщины? Ну, да… Они не такие, как мы. Они просто другие. Понимаешь? Нам никогда не понять, почему они подходят к зеркалу чаще, чем к мужу. Они никогда не поймут, почему мы смотрим футбол и даже когда радуемся – ругаемся!
Виктор вдруг заговорил очень эмоционально, если бы не цвет волос и явный акцент, со стороны можно было бы подумать, что он тоже аргентинец. Ден же только тихо сидел, слушал и хлопал глазами.
– Вот ты хочешь, чтобы она с тобой футбол смотрела? А ты с ней «Рабыню Изауру» – не хочешь! – продолжал Лавров.
– Да черт с ним с телевизором! А как же любовь до гроба?
– До чьего гроба? До твоего или до ее? Кто первый? Пожалуйста, соревнуйтесь! Но не надо напрягать друг друга. И тогда будут и гармония, и семейный покой… и дети…
Аргентинец в очередной раз проглотил содержимое своего стаканчика без закуски.
Где-то высоко над их головами черногорлый трогон легко перепрыгнул с ветки на ветку.
– А что дети? Никому мы не нужны! Дети, не дети… вот наплодишь, а потом они будут ждать, когда ты скопытишься и оставишь им дом, машину… В общем, что есть, то и оставишь…
– Зря ты так о детях, дружище. У меня растут дочки. Ради них и живу, и мотаюсь по всему свету. Приезжаешь домой – старшая умничает, младшая – пищит… Красота!.. А так что? Стариной трусить и воздух коптить? Без детей нельзя, Ден. Никак нельзя… Жизнь так устроена: они наши дети, как и мы чьи- то дети.
– Ну, может быть, ты и прав… – задумчиво вздохнул Мюллер.
Ден был уже изрядно выпивши – видимо, разбавил то, что еще не успело выйти из организма со вчерашнего дня. Он продолжил изливать душу:
– Я ведь матери своей почти не помню. Отец был немец. К фюреру приезжал… А она – горничная, молодая, ну и… А потом он уехал… в общем, через год я появился, в 65-м году. А он, старый козел, так и не вернулся…
Виктор слушал аргентинца, и вдруг его прошибло потом.
– А как звали отца?
– Отто… Говорили, он был археологом… Фамилию не помню.
– Отто Ран?
– Да-а, – удивился аргентинец. – А откуда ты знаешь?
– Работа у меня такая – все знать.
Виктор все еще не мог прийти в себя. Только тут он понял, почему этот дровосек казался ему таким знакомым. Пятьдесят лет назад у простой аргентинской горничной родился сын от нацистского преступника. Знал бы этот аргентинец, кем на самом деле был его отец…
Виктор стоял молча, уставившись в одну точку. Пьяный Ден Мюллер, который, оказывается, был вовсе не Мюллер, продолжал бормотать:
– Меня дед воспитывал – старый садист. Все через розги… Вот и не знаю, как это: быть ребенком с мамой и с папой.
– Никогда не поздно узнать. Вернись к своим детям, старик. Меньше требуй, больше чувствуй, понимай и верь. Поверишь в них – они тоже в тебя поверят, а тогда и уважать будут.
– Да?! – опять наивно спросил Ден.
– Только так и не иначе. А то так и будешь всю оставшуюся жизнь пить и с похмелья кидаться с топором на журналистов, – подковырнул лесоруба Лавров.
– А давай полетим? – Ден, пошатываясь, поднялся на ноги. – Это мой гидроплан. И ты знаешь, какой я пилот! Полетели!
– Куда? – удивился Виктор.
– А куда тебе надо? Я даже денег с тебя не возьму.
– Я никуда не собираюсь лететь. Мне пора обратно, в Барилоче, а ты пойди лучше проспись.
Собеседники не заметили, как наступила вторая половина дня. Виктор поднялся и протянул Дену руку. Пьяный аргентинец вместо того, чтобы пожать
