«Я теперь понимаю, почему ты руководишь этими гоблинами», – подумал Виктор, оглянувшись назад. На небольшом расстоянии за ними шла свита из верных Ахмеда аль-Зубаира, Ахмеда аль-Сануси и Разана Зайтунеха.
– Вы, господин Лавров, высокий, сильный и опытный человек. Мне очень хочется, чтобы, помогая нам, вы не глядели на нас волком, а делали все по доброй воле, искупая свой грех.
– Смотря что делать, господин Али Фазрат. А то, искупая родовой грех, ненароком совершишь смертельный!
Виктору совсем не хотелось надевать пояс со взрывчаткой и устраивать терракт в метро или еще где бы то ни было. Он хорошо оценил обстановку и смоделировал наиболее реальный план побега: свернуть Али Фазрату голову двойным ударом, в подбородок слева и в висок справа, и, пока его доблестная охрана будет соображать, в чем дело, нырнуть в кусты близлежащего палисадника. А там, постоянно теряясь из виду, нападать на каждого из арабов по очереди. Конечно, Анабель, при этом было бы уже не спасти, но украинец-шахид – это было бы слишком…
– Французский философ Жан Поль Сартр хорошо выразил суть бессовестной безгрешности, – продолжал тем временем Али Фазрат. – «Ад – это другие!». Зло – это другие. «Украинская справа» вся основана на этом: всегда виноваты «польские паны», «жиды» или «кляти москали». Никогда не виноваты вы сами, всегда кто-то другой. На этом было основано насилие красной продразверстки или террор УПА в отношении польских крестьян и львовских евреев – без разницы. Одни других стоят.
Виктор продолжал просчитывать варианты побега, боковым зрением определяя местоположение домов, садов, цветников. «Нет… еще рано, не так темно. Да и до палисадника далековато. Если у них есть огнестрельное оружие, а его не может не быть, добежать не успею. Черт побери. Никогда еще не ждал сумерек так, как сегодня. Солнце как будто остановилось». Параллельно журналист поддерживал разговор.
– Господин Али Фазрат, хотим мы этого или не хотим, но в ХХ веке религиозное сознание украинцев ушло безвозвратно. Люди могут молиться, креститься, нырять в прорубь на Крещение, красить яйца на Пасху и все такое прочее, но целостное религиозное мировоззрение в наше время отсутствует. Или существует в исчезающе малой степени.
«Так, вот это уже лучше. Один дом стоит поближе, и кусты погуще…» – продолжал анализировать обстановку Виктор независимо от беседы.
– В украинской культуре совесть, господин Али Фазрат, – это индивидуальная совесть конкретного человека. В Украине даже провозглашена «свобода совести» – каждый верит, во что хочет. И каждый судит себя, как находит нужным.
«Пора!» – подумал Виктор. Он уже был готов нанести сокрушающий удар этому террористу-философу, как вдруг Али спокойно осадил его.
– Перестаньте, господин Лавров. Вас никто не собирается отправлять на верную гибель. Такими людьми, как вы, не жертвуют. Так что не бегите от нас. Не рискуйте.
Виктор понял, что этот исламист обладает точно такими же качествами, как и он сам: Али Фазрат без труда считал план побега.
«Твою мать! Во влип…» – только и пронеслось в голове журналиста.
– Что такое свобода совести? А, господин Лавров? – сказал террорист, направляясь к той усадьбе, в палисадник которой Виктор собирался удирать.
– Свобода совести, господин Лавров, – это когда одни полагают, что воровать нельзя: «Не укради». А другие говорят: «Сколько у государства ни воруй – свое все равно не вернешь!» То есть у людей воровать нельзя, но у государства можно. Третьи уточняют: «Не укради у ближнего своего, как у самого себя». То есть у своих воровать нельзя, а у незнакомых – можно. Четвертые же убеждены, что воровать можно хоть у родной матери, главное, чтобы это было безвредно тому, у кого украдено.
– Да, тут вы правы, – обескураженно протянул Виктор. – Как ни странно, слово «совесть» в значительной степени является разъединяющим, а не объединяющим понятием.
– А ведь в идеале «совесть» должна быть фактором, сдерживающим асоциальное поведение. Не так ли? – напирал Али Фазрат. Его лицо опять приняло мину покровительства и снисхождения, и он продолжал вещать свысока.
– Вот, например, вы. Совестливый человек. Вы не можете бросить вашу спутницу. Правда? Но побоявшись, что я отправлю вас с поясом шахида куда- нибудь на Монмартр и из-за вас там будут десятки человеческих жертв, вы решили пожертвовать сеньоритой Феррер. Правда?
«Стервец», – подумал молчаливый Виктор, а Али Фазрату только этого и было нужно.
– В настоящий момент, уважаемый Виктор, прекрасное девичье тело вашей спутницы Анабель Феррер находится в вашей власти. Принадлежит оно Аллаху, но его волей ответственность за ее тело вручена вам. Как вы поступите? Вы будете нам помогать?
– Иншалла… Что нужно сделать?
– Вот и отлично! Как вы понимаете, господин Кремень находится у нас. Большую часть времени он совершенно безумен. Он не опасен, что-то себе рисует, чертит всякую бессмыслицу и бормочет себе под нос русскую белиберду. Немцы пытались применить к нему свои «сыворотки правды», но они эффективны лишь в случае здорового разума. А с сумасшедшего что возьмешь? Мне же не удается вызвать его на контакт «нормальными» методами. Я надеюсь, что вы, как давний знакомый, сможете его расспросить и выудить информацию о том, что он узнал, находясь у индейцев гуарани.
«Ты осел, Виктор Петрович! Бежать собрался. Они сами привели тебя туда, куда надо. Кремень жив – это главное. А там разберемся», – внутренне радовался Виктор такому исходу беседы.
