Антонио мокро шмыгнул, выдавил из глаза слезу и снова посмотрел на верхнюю ступеньку лестницы. Расплылся в сладкой улыбке. Ветерок шевельнул короткий срез туни-ки, открывая во всю длину стройные ноги хозяйки. Он прищурился, раздевая ее взглядом до нага. Крепкие бедра, тонкая талия, тяжелая грудь, стройная шея, округлый овал лица. Но его мысли вновь прервал грозный окрик предмета вожделений.
Антонио! Что ты щуришься как кот обожравшейся сметаны и не находящий в себе сил, чтобы гоняться за мышью сидящей под носом? Я хочу, чтобы ты разобрал хлам в ко-нюшенном подвале и принес в мою спальню старые вещи, которые я привезла в этот дом.
Госпожа, - удивился управляющий - Но этим вещам много лет. Многие пришли в не-годность. Неужели вы станете носить побитую молью одежду или есть из медной посуды, позеленевшей от времени?
А разве среди тех вещей нет ничего что я могла бы использовать сейчас? - Настой-чиво переспросила Пенорожденная. Антонио пожал оплывшими плечами. Растопырил пятерню и стал перечислять загибая пальцы.
Сандалии из свиной кожи с бронзовыми пряжками испанской работы - одна пара. - Он вопросительно посмотрел на хозяйку. Та покачала головой. Платья из Аравии - шесть штук. - Снова вопросительный взгляд и снова то же покачивание головой. Управляющий глубоко вздохнул. Закрыл глаза и начал перечислять по памяти, словно читал учетную книгу.
Блюдо медное из Дамаска, с пробитым дном. Чаши серебренные. Две штуки. Меха. Негодные. Побитые молью. Кувшин медный арабский. Отпаялся носик. Подсвечники брон-зовые - два, по моему, местной работы.
Это все? - Торопила его Пенорожденная.
Антонио открыл глаза и удивленно посмотрел в на хозяйку. Она успела спуститься с лестницы и теперь стояла вплотную ловя каждое его слово.
Есть еще большое старое зеркало, госпожа, стеклянное зеркало. Я таких никогда не видел. Но Вы им не пользуетесь с того момента как появились у нас. Мало того, Вы даже никогда не упоминали о нем. Оно лежит обвязанное тряпьем в самом дальнем углу подва-ла. Ветошь уже сгнила, но слой серебра на стекле по прежнему прочен. Я теряюсь в догадках где Вы могли раздобыть такое чудо.
Взгляд Пенорожденной вспыхнул радостным огнем. Антонио отшатнулся. Он был не против приударить за красивой женщиной, но новую жену своего хозяина боялся и о бли-зости с нею предпочитал мечтать.
Ты действительно знаешь и видишь все. Но, разве я разрешала разглядывать свои вещи. Я просила только найти их. - Антонио пожал плечами и глубоко вздохнул. Хозяевам угодить невозможно. Он это знал всегда. Что бы ты ни делал - все равно будешь бит.
Но тряпки сгнили, госпожа. Они почти не скрывают того, что в них спрятано. Я не чувствую за собой вины. - Он рискнул посмотреть прямо в лицо своей госпоже. Едва сдер-жал сальную улыбку. В гневе Пенорожденная была особенно хороша. Ровный нос. Может быть несколько длинноват, но это ее не портило. Огромные глаза странного для этих ши-рот цвета. Светло - светло карие. Почти желтые. Темные в разлет брови. Полные большие страстные губы с вечной брезгливостью в уголках.
Возьми тех кого сможешь найти и принеси мне это зеркало. Сейчас же! - Пенорож-денная стояла перед управляющим каменно. На скулах гуляли желваки.
Но, госпожа. Еще не бил колокол. Люди не успели позавтракать. Стоит ли беспоко-ить их из-за пустяка?
Юлию следовало бы распустить сенат - Прошептала в Пенорожденная - Рабы забы-ли кому они служат. Антонио! - обратилась она вновь к управляющему ровным сильным голосом. - У тебя времени до первого удара колокола…
Слуга понял, что находится на волосок от больших неприятностей и вновь перело-мился в поклоне.
Да, госпожа. Я все исполню. Не гневайтесь. - Он попятился и удалившись на не-сколько шагов, резво побежал к старой конюшне.
Смерд - бросила ему в вдогонку Пенорожденная. Поднялась по ступенькам и вошла в дом. В комнатах было прохладно и сквозняки делали воздух свежим. Она задумчиво прошлась по коридору и вошла в рабочий кабинет мужа. Свитки пергаментов на столе и креслах. Бронзовая жаровня в углу с давно погасшими углями, отсыревшими и поэтому пахшая кислятиной. Небольшие бюсты полководцев и императоров на полках и сундуках. Все как у всех. Она давно бы приказала слугам выгрести из этой комнаты мусор. Надраить бронзу и медь. Поставить свежие цветы в кувшин на подоконнике. Но Грем всегда говорил, что плохая примета - убирать дом из которого уходят на войну.
Пенорожденная присела в кресло перед окном на котором отдыхал ее муж после обильных пиршеств нечастых побывок в усадьбе и задумалась. Их отношения нельзя было назвать идеальными. Она помнила, как однажды выкрикнула своему благоверному в запа-ле о том, что его лба не хватит для всех наставленных ему рогов. Была жестоко иссечена арапником за такие слова. Она помнила эту боль, резкую, жгучую и сладкую одновремен-но. Потом они помирились и была ночь полная безумства. Утром Гремлин уехал в войска. Уехал надолго.
Они ссорились наверное чаще чем жили в согласии, но что то поддерживало хруп-кое равновесие обид и обожания, ненависти и тепла. И это, что то было ей дорого. Называть любовью столь странные отношения, Пенорожденная не решалась. Но в отноше-ниях с мужем присутствовало нечто большее чем желание обладать друг другом. Ей нравился этот дом. Нравилось не заботиться о том, что она будет есть завтра. Нравилось быть “госпожой” и наличие рабов, склоняющихся в поклоне тоже доставляло удовольствие. Жизнь была устроена и налажена настолько насколько вообще ее можно было устроить и наладить. Немногое огорчало ее в этом мире. Наверное лишь то, что ее мужчина, лишен-ный честолюбия, не позволял осуществить многие планы. Ее планы. Женщина Рима бесправна и высока успехами тому кому принадлежит. А ее мужчина добиваться успехов не желал.
Пенорожденная посмотрела на увядшие цветы в позеленевшем медном кувшине на подоконнике. Протянула руку, тронула хрупкую соломинку с которой мгновенно осыпались бурые лепестки.
Я давно родила бы тебе детей если бы ты хотя бы раз сказал, что этого хочешь. - произнесла она с болью в голосе. - Я сделала бы тебя генералом, если бы ты был не столь доверчив и упрям. Ты бы заседал в сенате, если бы поменьше думал о чести и побольше обо мне. Честь не спасла ни одной жизни, а погубила тысячи. Что тебе в ней? Что тебе во мне? Что я для тебя?
Удар часового колокола длинный, тягучий, густой прервал ее мысли. Нужно было идти. Антонио наверное исполнил то, что было приказано. Пенорожденная поднялась с кресла, зло пнула попавший под ноги свиток каких то записей и вышла в коридор, не запирая за собою дверь. Запереть дверь в эту комнату тоже считалось плохой приметой.
У спальни ее ждал Антонио. На его лице уже не было сладкой улыбки. Он был хмур. Собран и деловит. Увидев ее он привычно переломился в пояснице. Прошелестел внятно.
Исполнено, госпожа.
Хорошо, Антонио… - без злобы произнесла Пенорожденная. - На сегодня у меня нет для тебя больше дел. Управляйся сам. Ты знаешь что делать.
Госпожа, - обратился к ней управляющий не меняя согбенной позы.
Да, Антонио - Отозвалась хозяйка.
Ваш господин едет домой. - Антонио склонился еще ниже. - Я не знаю хорошую или плохую новость я принес, поэтому не судите строго. - он протянул хозяйке маленький клочок шелка на котором тонким стилом из цветной глины было выведено всего два слова: “Скоро буду”.
Письмо принес Авгур? - Пенорожденная напряглась. Вести были важными.
Нет, госпожа. Селеста. - Молодая женщина расслабилась. Грем по настоящему до-верял единственному почтовому голубю из всего выводка, и важные донесения приносил только он. Ее муж мог просто от скуки отпустить Селесту с простым донесением, чтобы челядь не забывала его зычный окрик и крепкий кулак. Мог действительно ехать домой и для того, чтобы домашние успели приготовиться к приему - заранее предупредил. Но обычно он указывает срок когда прибывает. С этим донесением должен был прилететь любимый голубь Гремлина. Если его не будет, то, скорее всего, хозяин просто проявил некоторое внимание к свой усадьбе. Но в любом случае все должно быть готово к приему хозяина.
Распорядись, чтобы начали приводить усадьбу в порядок. Убрали мусор и грязь со двора. Почистили лошадей. Расчесали и заплели им хвосты и гривы. Разобрали запасы в кладовых, чтобы не воняло гнилью.
