Открытые дворы. Стихотворения, эссе

русско-американским горкам
За зубцы их ты цепляешься еле слышимыми шагами
Лифт не действует, но некогда его починить
и лицо свое ты не помнишь

Ты скользила в конце коридора
И исчезла в воздухе словно вплавь
Я следы твои сохранил только мысленно,
только в памяти,
Не надеясь почти на пустые памяти соты
я знаю, прозрачен их мед
Но возвращается он не для всех
И надеяться на память о тебе – последняя в том надежда

* * *

           Спор отдаленный
           Обида на родителей
           Как отголосок рухнувшей грозы
           Все это в миг неоконченный рассыпалось
           И не собрать осколки и следы

* * *

Застыв, как глыба малахита
Облитый прозрачною, несмолкаемой, непромокаемой
во времени водой
В полдень на ВСХВ
Частью улыбки фонтана «Полная чаша»

САМОЛЕТНЫЙ ПЛАВНИК

и настольный иллюминатор неотличим почти от
настенного
и действительно за окошком
каждый видит свое, словно
разговаривал с собственным облаком
не меняя настройки
и экран видит море
сквозь экран мы читаем:
единое море
только делит его на две волны строго
самолетный вертикальный плавник

ТЕРМЫ ДИОКЛЕТИАНА

      Бани я несколько раз обошел стороной
      Пинии Рима отчетливы были на фоне
       бледно-закатного неба
      Буратино на вершине сидел
      Шишки сымал и бросал в фонтан

      Тень Диоклетиана обнаженная
      Явилась, но не для всех
      Тем лишь, кто прочел «Историю Рима» в
       трех томах
      Тем лишь, кто засмеется
       заслышав глупое изречение по латыни

      Всем остальным остается
       речь их родная
       влага фонтана
и незримая тень на лице
от сеток косых римских старинных лифтов

ПОСЛЕ СПЕКТАКЛЯ ЯХОНТОВА

После спектакля зритель не расходился
Долго около палубы сцены
нестройным бродили они табуном
Так что от дробота ходила она ходуном

Вышел он наконец с тонкою шелковой сетью
Бросил на них он на миг
И невидимой нитью стянул
И незримый в воздухе узел изобразил

Все, кто боялись расстаться, остались
Все, кто боялся скрыться в одиночество
переулка
Где свобода быть без других
Зная, что любимый артист разделился, как льдина
на множество жизней

А здесь услышать еще раз в бесшумии
голос певца
Который сейчас, словно ножницы
разделенные, реял
Лезвием разрезав легко всех их собравшую нить

* * *

         Следил ты
         Как малый кораблик
         Обходит контур
         Ночного тела твоего
         Нигде не споткнулся
         Не пренебрег темнотою
         Но описав голубой кругосветный очерк
         Оставил в памяти чудесную книгу
          Которую лишь осталось открыть

Интимная технология стиха

Эта работа была написана в свое время по предложению французского переводчика Андре Марковича. Он хотел выпустить в Париже антологию составом примерно из десяти стихотворцев (Соснора, Айги, Драгомощенко, Жданов и др.), куда помимо собственно поэтических вещей должны были войти авторские тексты на приблизительно обозначенную тему «как делать стихи». Антология не вышла в основном по финансовым причинам, но эссе сохранилось.

Заголовок может ввести в заблуждение, поэтому надо сразу пояснить: речь будет идти не о скрываемом, но, скорей, – о скрытом. О том «скрытом смысле», который ныне ведет к целостному познанию и мироощущению. О соотношении текста и того, что предшествует и объемлет в бытии текст (наверное, это можно условно назвать контекстом). То есть, каким образом бытие и поведение в мире воплощается в поэтическую речь, и каковы взаимоотношения текста и контекста?

Здесь под этими терминами будут пониматься способ воплощения и способ существования в мире для воплощения. Но есть еще третий компонент – подобие наблюдателя, рефлектирующая фигура, которая сейчас и фиксирует все это. Фигура рефлексии нужна не только, чтобы разъять запрограммированное соотношение текста и контекста, но и чтобы сказать, что реальный мир все-таки шире любой нашей интенции, и такой холодноватый взгляд со стороны означает на самом деле надежду на неисчерпаемость мира.

Если думать, с чего начать говорить о процессе написания стихов, то приходишь к необходимости прежде всего явить тень или контур наблюдателя в себе. Она оказывается в какой-то степени посторонней в установившемся «горячем» способе воплощения впечатлений в слова. Но именно эта отстраненность и позволяет увидеть на мгновенье мир в проблесках «бесполезной» новизны. Для меня «поэтическое наблюдение» – понятие, очень далекое от рационального подхода к познанию. «Поэтический наблюдатель» в наибольшей степени, так сказать, экспансивен в своей ранимости. Он как бы заранее заявляет о своей слабости, понимая, что скрытое в мире (для уподобления этому скрытому) требует соответствующего инструмента, но созданное может неограниченно превышать его своей силой. Необходимо подвергнуться воздействию внешнего мира, но не столько растворяться в нем и становиться им, сколько делать его собой. Такая мягкая агрессивность часто носит только подготовительный характер (накопление без явного словесного результата), но и такое слабое совершение входит в продленную память.

Это могут быть «две-три случайных фразы», которые кажутся настоятельно важными и повторяются как мгновенные (недолгие) мантры, и у которых есть предел воспроизведения. Но есть другие, которые частично материализуясь, как будто бы обречены к воплощению, словно пространство незримой комнаты сгустилось, и обозначился проем, и дверь медленно двинулась и закрылась, и раздался звон выпавшего ключа, но этот продолжавший звучать