встал горой за «марранов», и Маймону предоставили на год необходимую мастерскую. Более того, он получил возможность отправиться в творческую командировку за границу. В поисках материала художник исколесил Испанию, Португалию, Голландию и Англию, где собрал данные об обстановке, утвари, быте евреев-изгнанников. Труднее было с фигурною частью: хотя было сделано много этюдов и эскизов, в картине наличествовал зияющий пробел – не давался образ старого маррана, по мысли художника, центральный в композиции. Фигура его, признавался Маймон, «была недостаточно сильна, недостаточно выразительна и портила общее впечатление; как я ни старался, дело не двигалось вперед, и я был в отчаянии».
По счастью, тут помог случай. Маймон оказался на одном из клубных собраний так называемых «Мюссаровских понедельников» – филантропического общества высокопоставленных чиновников и аристократов, покровительствовшего художникам и их семействам. Основатель общества, известный педагог и любитель искусств Евгений Иванович Мюссар (1814-1896) привлек в него видных коллекционеров и меценатов, а также профессиональных художников, которые в качестве ежегодного взноса обязывались предоставлять свои работы. Маймон пишет, что он неожиданно «увидел фигуру входившего в залу седого генерала, огромного, широкоплечего, с удивительно красивою старческою головою, как раз такою, которая мне была так необходима и которой я не мог найти в течение многих лет как у нас, так и в Европе». Когда Мюссар сообщил ему, что это или «начальник, или бывший начальник артиллерийской дивизии, большой любитель искусств Арнольди», Маймон «почти в слезах» умолил его уговорить генерала позировать для картины. К его удивлению, услышав о марранах, Арнольди воодушевился и, бросив на художника оценивающий взгляд, по-военному четко произнес: «Буду у Вас завтра в 11 утра – и баста!». И назавтра художник одел генерала в белый китель, опоясал его, надел на голову ермолку, и «получился редкой красоты старик с огромной седой бородой».
Маймон ощутил какое-то особое вхождение генерала в художественный образ, его горячее душевное участие в работе над картиной: «Он вошел в мастерскую, посмотрев на огромный холст, стал его подробно осматривать с одного конца до другого и особенно внимательно как бы изучал главную фигуру старого маррана… У меня перебывало много натурщиков, но я не помню, чтобы кто-то с таким интересом позировал. Я чувствовал, что мне судьбою послан клад, и я должен использовать это счастье как можно шире и глубже. С каждым новым мазком голова оживала, и фигура принимала то выражение, которое нужно было для общего впечатления». Наконец, когда на пятый день генерал, по обыкновению, подошел после сеанса осматривать полотно, он вдруг зычно скомандовал: «Ни одного мазка больше! И никаких испанцев!» От неожиданности художник вздрогнул, но, увидев на лице Арнольди довольную улыбку, понял смысл его категоричного приказа: тот опасался, что Маймон испортит так удачно написанную голову. И вот, перед самым своим уходом, стоя у картины и указывая на главного маррана, он сказал нечто ошеломляющее: «А знаете ли Вы, молодой человек, почему я так старательно Вам позировал? Потому что… потому что я сам из евреев. Меня мальчиком похитили из родного дома и насильно крестили, и я до сих пор помню два праздника: Пейсах и Йом-Кипур. Поэтому сразу согласился Вам помочь, что Вы угадали во мне еврейскую душу, которую я ношу уже восьмой десяток, хотя вместе с крестом на шее». Маймон был потрясен этой исповедью новоявленного соплеменника и наговорил ему много горячих слов. «После, – вспоминал художник, – я часто бывал у него на квартире, и много интересного рассказывал он из своей жизни и жизни кантонистов вообще».
А.И. Арнольди
Кто же этот самый генерал Арнольди, имя которого так тогда и не было названо?
Некоторые исследователи, исходя из рассказа художника, ничтоже сумняшеся, аттестуют его «прославленным генералом от артиллерии Арнольди»[21]. А американский литературовед Габриэла Сафран воссоздает возможную биографию генерала: «родился приблизительно в 1820-х гг. Кантонистом стал лет 12-18 (обычно мальчиков забирали в кантонисты в этом возрасте, хотя в некоторых случаях и раньше) – в 1830-х или 1840-х гг., во время проведения политики кантонизма, следовательно, когда он позировал Маймону, ему было около семидесяти лет».
Многие еврейские историки и литературоведы утверждают, что речь здесь идет о «генерале от артиллерии Михаиле Арнольди»[22]. С ними полемизирует российский публицист-почвенник Виктор Остерцов, который уверен, что военачальника Арнольди с таким именем не существовало[23]. Кто же прав? На самом деле, Михаил Павлович Арнольди (1838), действительно, имел место быть и не только служил в российской армии более тридцати лет, но и издал в свет две книги:
«В Закаспийском крае в 1877 году (Воспоминания офицера)» (Спб., 1885) и «Сбережение казачьей сотни: Практические советы старого командира (из 32-х лет практики» (Спб., 1905). Известно, что в 1877 году он был сотенным командиром Лабинского Кубанского казачьего полка. Но правда и то, что никаким генералом он не стал, да к тому же был слишком молод, чтобы стать прототипом старика-маррана для художника.
Между тем, в просмотренных нами российских «Списках генералитета по старшинству» 1876-1885 гг. фигурирует лишь один Арнольди, Александр Иванович, который с 1883 г. характеризуется как уволенный в запас. С 1886 г. упоминания об Арнольди отсутствуют[24]. Напомним также обстоятельства знакомства Моисея Маймона с генералом. Последний был завсегдатаем собраний Мюссара и «большим любителем искусств». А именно таковым был и Александр Арнольди, известный меценат и не последний художник-аквалерист. Правда, далекий от армии, человек большого света Мюссар в аттестации рода службы генерала все напутал, назвав его «начальником или бывшим начальником артиллерийской дивизии». Генералом от артиллерии был его отец, остзейский мещанин из Риги Иван Карлович Арнольди (1783–1860); подлинная его фамилия Арнольд. Он сочинил себе герб и прибавкой «и» в конце фамилии переделал ее на итальянский лад: будто бы он принадлежал к дворянству, и корни его рода – в Италии (солдаты звали его между собой «Арлондий»). Герой Прейсиш-Эйлау, Березины, Лейпцига и Кулвечи, бравый служака и острослов, сей сподвижник неутомимого Аракчеева особо лютовал при соблюдении строгих воинских уставов. «Он был по характеру своему настоящий русский Вандам, – пояснял современник, – не
