Имогена приняла это на удивление спокойно.
— Значит, вы считаете, — сказала она, — что лучше пусть люди живут в аду только потому, что когда-то давным-давно они думали, что он станет раем. Я имею в виду, что вы предполагаете, что протрезвев, человек должен выполнять обещания, которые он дал вдрызг пьяным. Вы считаете, что брак важнее счастья!
— А не надо человеку напиваться вдрызг, — заметил я.
И тут она сорвалась и набросилась на меня.
— Да какого хрена вы присвоили себе право говорить о браке, о счастье и обо всем остальном? Вы, самодовольный неженатый дрочила! Греетесь на солнышке в обнимку со своими сраными деньгами. — Брызги слюны орошали воздух. Я утерся. — Кормите меня своими сучьими ханжескими байками о святости брака, постоянстве и о прочих мерзопакостях, а сами перепихиваетесь там у себя с китаянками, японками и прочими узкоглазыми. Вот женитесь сначала, откушайте все прелести брака, а потом корчите из себя херова эксперта по семейным ценностям. Поживите с этим ублюдком Эриком несколько лет, испытайте то, что мне пришлось испытать, — она заметила мою слабую усмешку и сказала: — о, да вы знаете, о чем я, — и прибавила, свирепея: — Да, из вас получится сладкая парочка, будете сидеть у камина вдвоем и трепаться о святости того да нерушимости сего, обсасывать брачные обеты и прочую херню от чертовой Высокой церкви.
Вне всякого сомнения, она была одной из желаннейших женщин на свете — разгоряченная, рыжая, все более нагая от яростных речей, стрясающих покрывало с ее плеч. В комнате стало по-настоящему жарко. Я взглянул на часы и сказал:
— Думаю, нам необходимо пойти и где-нибудь пропустить по паре глотков, а потом мы могли бы отправиться еще куда-нибудь и позавтракать.
В мгновение ока Имогена выпалила:
— Мы не нуждаемся в вашей чертовой благотворительности!
Но я предвидел, что она это скажет, и, начиная со второго слова, выпалил фразу вместе с ней и с ее же собственной интонацией. Она не могла не рассмеяться, однако Уинтерботтом казался чрезвычайно озабоченным.
— Эта борода, — сказал он, дергая щетинистую поросль, — понимаете, мне кажется, я еще не готов куда-то выйти с такой бородой.
— Так сбрейте, — посоветовал я, — потом снова начнете отращивать, когда вернетесь домой.
Я обвел взглядом то, что им приходилось называть домом. Осуждал ли я их за это? Конечно же нет, дурак этакий. Он серьезно посмотрел на меня.
— Жалко… Я уже две недели ее отпускаю.
Иными словами, он начал отращивать ее еще до своего прелюбодейского побега — вместо нового органа храбрости.
— Бородка очень милая, — сказала Имогена, целуя бороду, — и всем понравится, Билли, вот увидишь.
Она скатилась с постели. Ночная рубашка застряла у нее между ягодиц.
— Если вы, — сказал я, — собираетесь одеваться, то я лучше пойду и подожду вас где-нибудь, хорошо?
— Здесь есть комната для завтраков, правда, завтраков они больше не подают, но название осталось.
— Не будь чертовым слюнтяем, — сказала Имогена, — он знает, как выглядит женщина.
— Я не о вашей скромности пекусь, — сказал я, — а о… эээ… скромности мистера Уинтерботтома.
— Не в бровь, а в глаз, — сказала Имогена и присела на корточки, лицом ко мне, к газовому камину. — Вы бы убедились в этом, если бы спали с ним. Господи, что за чертова холодрыга сегодня. И что же могло заставить вас вернуться сюда из Индии или откуда там?
— Я делал то, что должен. С Цейлона. Если вы пробыли здесь неделю, — спросил я, — значит, приехали где-то под Рождество?
— На следующий день, — гордо сказал Уинтерботтом. — Она — самый лучший рождественский подарок за всю мою жизнь.
Я почувствовал некую жалость к ним, смешанную с восхищением, затеявшими поездку в стылый пустой город, пока другие доедали в тепле холодную индейку и жаркое, а на каминной полке этих других ждали билеты на пантомиму. Но от меня они не получат ни пенни. Имогена в покрывале, стуча зубами от холода, опрометью выбежала из комнаты, наверное в туалет. Мы с Уинтерботтомом остались одни. Он, мужественно приосанившись, встал против камина, застегнул воротник, повязал галстук и сказал:
— Я и сейчас думаю, что мы поступили правильно. Нельзя всю жизнь притворяться.
— Можете отпечатать этот лозунг первым же своим тиражом, — сказал я, — и отослать один экземпляр моей сестре Берил.
— Так вы поможете? — спросил он без всякой надежды. — Уверен, я смогу раскрутиться. И мне не так много нужно на самом-то деле — пара сотен всего.
— Но вы на самом-то деле ничего обо мне не знаете. Я же вам не близкий друг, знакомый с детства. Я совершенно чужой человек, просто посторонний прохожий. Я о том, что вы не можете на меня рассчитывать.
— Ах, это… — ответил Уинтерботтом, пытаясь застегнуть запонку. — Что вы, нет, я и не собирался на кого-то рассчитывать.
Огонь в газовом камине осел, и немедленно завел свою хриплую лебединую песню, постреливая воздухом из горелки.
— Ой черт, — сказал Уинтерботтом, — только деньги съедает. Не знаю, как мы это устроим. — Он нашарил шиллинг, бросил в прорезь и снова
