И в доме почти все показалось бы нам незнакомым. Крестьянская изба, не разделенная на разные комнаты, в которой основное место занимает русская печь, нам бы уж точно не показалась ни особо знакомой, ни так уж сильно привлекательной. Глядя на это, в общем-то, небольшое пространство (даже богатой северной избы), всегда удивляешься — да как же они все тут помещались?! Несколько супружеских пар, принадлежащих к разным поколениям, куча ребятишек и подростков обоего пола, старики… И все эти десятки людей — на сорока, от силы 50–60 квадратных метрах?! А ведь помещались, помещались…
У туристов, впервые посещающих музеи под открытым небом, где хранятся памятники деревянного зодчества (они есть в Суздале, под Новгородом), обязательно возникает вопрос: что, отдельных комнат ни у кого вообще не было?! Нет, ни у кого не было. И… это… у супружеских пар не было?! Не было. А как же… А вот так. А дети?!
Но в том-то и дело, что никого в те простенькие времена особенно не волновало — видят дети чьи-то половые действия (в том числе и половые действия родителей) или не видят. Даже лучше, чтобы видели и учились. Дети и учились, и не только на примере всевозможных животных, домашних и диких, но и на примере своих ближайших родственников.
В традиционной русской избе веками топили «по-черному» — то есть без дымохода. Дым во время протопки выходил в двери, а сажу после протопки сметали веничками из крылышек кур или диких куриных — рябчиков, тетеревов, глухарей. Топить по-черному выгодно и удобно в том смысле, что при этом расходуется примерно втрое меньше дров — сплошная экономия!
В XV веке только самые верхи общества строили дымоходы. В XVI веке по-белому топят в основном в городах, и то лишь у верхушки населения. Теперь же, в XVII веке, практически все горожане и очень многие сельские жители заводят печи с трубами — по-видимому, их не смущает необходимость тратить больше дров. «Тратить больше дров» в бытовой практике означает необходимость чаще ездить в лес, совершать больше трудовых усилий или тратить больше денег, оплачивая труд других. И люди на это идут, что говорит об очень серьезных изменениях в общественном сознании.
Но и в XVII веке не так уж мало крестьянских изб топится по-черному, сохраняя эту старую традицию.
Разделенные на комнаты разного назначения, большие по площади дома богатых горожан уже больше похожи на то, что мы сами привыкли называть «домом», но и в них почти нет знакомой нам мебели.
То есть стол и скамейка — это родные, что называется, предметы. Хуже то, что в доме почти ничего другого нет… Не только шведской стенки или удобного современного кресла, не только дивана, на котором можно было бы свернуться и подремать после обеда, — изобретение этих обычнейших предметов таится в дали не познанных еще времен. Но и шкафы, шифоньеры, трюмо, кровати, письменные столы, стулья — всех этих элементарнейших, повседневно необходимых вещей нет в доме русского человека. Встретить их можно разве что в доме человека, близкого ко двору и привезшего их из зарубежных западных стран (скажем, у боярина Артамона Сергеевича Матвеева). Ну и в домах «немцев» на слободе Кукуй, конечно.
И любые «тряпки», и дорогие вещи, и запасы, и книги — все это складывают в сундуки. Спят на лавках, на тех самых, на которых сидят днем. К тому же в домах темновато — окна в них маленькие, и стоит набежать на солнце тучке, как становится совсем пасмурно.
Вообще, в доме как-то очень уж мало вещей, и они неудобные, грубые. Мы привыкли к вещам, соразмерным для нас, — маленьким и удобным. Привыкли, что поломавшиеся вещи легко и просто заменить. По современным представлениям все эти сундуки и скамейки добротны, надежны, прочны, но очень уж грубы и примитивны.
К тому же окна не открываются, нет форточек. И летом, когда в доме прохладно, и зимой, в натопленном доме, попросту говоря, душно. По- видимому, привычные московиты вовсе не испытывают от этого особых страданий, но с тем же успехом могу сказать — и в современной… ну, почти что в современной России, еще в 1970–1980-е годы, по крайней мере, некоторые сельские жители закупоривали на ночь свои дома так, что городской, привычный к форточкам человек в них попросту начинал задыхаться.
Не раз в различных экспедициях автору этих строк доводилось сталкиваться с ситуацией, когда «экспедишники» дружно вопили хозяину дома: мол, давайте наконец откроем окно! А хозяин качает головой и укоризненно говорит что-то типа: «Сквозняк же». А его супруга смотрит на бедных городских с выражением сочувствия и ужаса, как на рафинированных самоубийц. Причем только что эти милые люди сидели на лавочке и без всякого вреда для себя вдыхали свежий вечерний воздух, напоенный запахом цветущих растений, сохнущего сена и влаги. Но стоит им отправиться спать — и тут же появляется железная необходимость любой ценой отгородить себя от струй свежего воздуха, совершенно непостижимая и неприятная для городского «экспедишника».
Такую же точно ситуацию описывает Джеральд Даррелл в своей книге «Земля шорохов», где аргентинцы ложатся спать в горной хижине, только «тщательно прикрыв окно и двери, чтобы смертоносное дыхание ночи не проникло внутрь (между прочим, всю предшествующую ночь эти аргентинцы проспали на воздухе без всякого вреда для себя)».
Так вот, для современного россиянина (по крайней мере, для абсолютного большинства россиян) невозможность проветрить помещение была бы неприятной и даже попросту мучительной.
Как и обилие насекомых, особенно тараканов. «Искаться» — это обычнейшее занятие для сельских жителей еще в начале XX века. И что такое «искаться», вы знаете? А это вот что: один или одна ложится на колени головой к другу (подруге), а та перебирает волосы, выцепляя там насекомых, в первую очередь вшей. Выглядит не очень «аппетитно», согласен, но таких малоприятных деталей довольно много в жизни людей того времени. Искались
