среди честных адвокатов или законодателей, полагающих, что он уже достаточно пострадал и достоин скорейшего освобождения. Он не имел друзей даже в преступном мире, так как всегда вращался в высшем свете, в мире наших покорителей и хозяев, которым мы так легко позволяем править нами. Он был одним из современных волшебников, финансовым гением и обворовывал не своих единомышленников, а тысячи бедняков. Когда он преступил черту (довольно тонкую по современным законам), за которой его дела стали известны, весь мир должен был обратиться против него. Мне хотелось бы думать, что он подсознательно стремился попасть в тюрьму, как в родной дом. Мы точно не знаем, в чем заключались его планы; даже если бы тюремные власти поймали его и потрудились снять отпечатки, гем самым доказав, что это не беглый преступник, неясно, какие обвинения они могли бы предъявить ему на данном этапе. Но вероятнее, он знал, что организация Хары поможет ему и вывезет его из страны без особой задержки. Он мог вести дела с Харой, не раскрывая правды до конца; такие компромиссы часто случаются в Америке между крупными бизнесменами и рэкетирами, потому что они, в сущности, занимаются одним делом.
Полагаю, ему нетрудно было убедить осужденного. Такой фокус мог показаться беглому преступнику очень заманчивым; вероятно, он считал эго частью плана Хары. Так или иначе, беглец избавился от своей одежды и облачился в первоклассный костюм, обеспечивавший ему первоклассное прикрытие, благодаря которому он мог быть принят в обществе и по меньшей мере спокойно обдумать свой следующий шаг. Но боже мой, какая ирония! Какая ловушка; какой удар судьбы, вывернутый наизнанку! Человек, бежавший из тюрьмы незадолго до окончания срока за какое-то полузабытое преступление, с восторгом примерил элегантный костюм величайшего преступника, за которым завтра начнется охота но всему миру! В свое время сэр Арчер Андерсон уловил в свои сети великое множество людей, но в самую страшную трагедию он вовлек человека, который добровольно облачился в его лучшую одежду на болоте.
— Ну что же, — добродушно сказал Граймс, — теперь, когда вы просветили нас, мы, пожалуй, сможем довести дело до конца. Осужденному в любом случае придется дать свои отпечатки пальцев.
Отец Браун склонил голову в шутливом жесте почтения и благоговения.
— Разумеется, — сказал он. — У сэра Арчера Андерсона никогда не брали отпечатков пальцев. Как можно! Такой высокопоставленный человек!
— Дело в том, что никто почти ничего не знает о нем, уже не говоря об отпечатках, — добавил Уикс. — Когда я приступил к изучению его методов, мне пришлось начать с чистого листа, который только потом заполнился лабиринтом. Мне кое-что известно о таких лабиринтах, но этот оказался еще более запутанным, чем остальные.
— Для меня все это сплошной лабиринт, — со вздохом произнес священник. — Я уже сказал, что теряю почву под ногами во всех этих финансовых делах. Единственное, в чем я был вполне уверен, — это тип человека, который сидел напротив меня. Он, несомненно, был слишком нервозным и легковозбудимым для настоящего мошенника.
Пятерка шпаг
По какому-то странному совпадению именно в то утро два друга — француз и англичанин — поспорили на эту тему. Возможно, впрочем, что философски мыслящему читателю такое совпадение покажется не столь уж странным, если я прибавлю, что они спорили на эту тему каждое утро в течение всего месяца, который проводили, путешествуя пешком по дорогам к югу от Фонтенбло. Они много раз возвращались к одному и тому же предмету, хотя и с самых различных точек зрения, и наконец француз, обладавший умом более логическим и упорным, сказал так;
— Друг мой, вы много раз говорили, что не видите смысла во французской дуэли. Позвольте же заметить вам, что я не вижу смысла в английской нетерпимости к французской дуэли. Вчера, например, вы попрекали меня историей, что была у старого Ле-Мутона с журналистом, который называет себя Валлон. Ее объявили фарсом только потому, что почтенный сенатор отделался легкой царапиной на запястье.
— Да, и вы не можете отрицать, что это фарс, — бесстрастно заметил его собеседник.
— А сейчас, — продолжал француз, — из-за того что нам пришлось идти мимо Шато д'Ораж, вы извлекаете на свет божий труп старого графа, убитого здесь в незапамятные времена каким-то австрийским воякой, и с чисто британским сознанием собственной правоты заявляете, что это трагедия.
— Да, и вы не можете отрицать, что это трагедия, — повторил англичанин. — Говорят, молодая графиня не могла после этого жить здесь. Она продала замок и уехала в Париж.
— Ну, в Париже есть свои религиозные утешения, — саркастически улыбнулся француз. — Но, на мой взгляд, вы рассуждаете нелогично. Нельзя осуждать дуэль за то, что она слишком опасна и одновременно слишком безопасна. Если она обходится без крови, вы называете бедного француза- фехтовальщика дураком. Ну, а если она кончается кровопролитием, как тогда вы его назовете?
— Идиотом, — ответил англичанин.
Эти два человека могли бы служить убедительным доказательством того, насколько реальны национальные различия и как мало они связаны с
