– Там, – уверенно указал сын заката, обнимая гвардейца за плечи и выводя на берег. – Багряные уже рядом, скоро это станет слышно. Но ты пока что понадобишься мне. Надо убрать камни и освободить ручей, а еще отмыть копоть. Чудеса, друг Хосе, штука хлопотная. Пока приведешь все в должный вид, разуверишься в их действенности, вспотеешь, обломаешь ногти, насажаешь синяков и надорвешь спину. Идем.
– А как же…
– Успеешь вернуться, как раз поднимется туман. Поверь, на том берегу все будет хорошо, куда сложнее и сомнительнее судьба нашего замысла.
Глава 14. Ответы без вопросов
Кортэ остался на берегу, чувствуя себя заведомо – победителем, то есть признанным и состоявшимся учеником Ноттэ… Орден Постигающих свет впал бы в неукротимое еретическое бешенство всем своим боевым составом, узнай служители, сколь ничтожная роль в обретении победы отведена им. Чего стоит смерть людей или их жизнь? Увы, цена известна всякому нэрриха, люди сами старательно обучают и приучают детей ветра к тому, что убийство – не грех, а исполнение долга, что смерть – не утрата, а лишь переход в лучшее и долгожданное состояние…
Единственное изображение нэрриха на фресках давно известно и многократно перенесено в книги, повторено в гравюрах и картинах. Во дворце королевы Изабеллы, например, есть два полотна, изображающих каноническую «пляску смерти». Вот только рисовать безликую художник поостерегся, заменив её на нэрриха и тем самым показав его место в мире людей. Внушив многим, наперед и до встречи: сыны ветров несут смерть… И причиняют её азартно, самозабвенно, вовлекая в танец все больше людей, превращая действо в праздник безумия, в кровавый пир. Деяния нэрриха сродни мору, именно так и говорят служители, им угодно и интересно пользоваться услугами «клинков воздаяния» – и взращивать ужас перед именем нэрриха. Ужас, убивающий порой куда надежнее, чем рапира или яд.
Кортэ хорошо помнил свой первый круг. Знал, что многие забывают и даже завидовал им, свободным от боли.
Первый вздох, первое ощущение ужаса отрезанности от полета. Боль и страх, горбящая плечи обреченность признания себя – песчинкой у подножья мира. Отчаяние узника, заключенного в оковы плоти и приговоренного к бытию, к этой нелепой и устрашающей двойственности жизни, подчиненной времени – и не ограниченной им.
Кортэ помнил человека, первого из встреченных. Носитель черной рясы накинул на плечи ткань со знаком Башни, вежливо поклонился и подставил плечо. Первый шаг – это противоестественно и больно, потому что нет для ветра худшего издевательства, чем обрести тело, лишенное хотя бы птичьих крыльев, этого знака причастности к небу, связующего со старшим.
А еще – речь. Он был младенцем, он первый раз глядел на мир глазами, но уже понимал слова, как любой сын ветра. Отвратительным, до тошноты унизительным помнится иное: необходимость произносить звуки, напрягая горло. Когда он заговорил, окончательно убедился в том, что человекоподобие – приговор, который не отменить, не оспорить. Словами с ветром не разговаривают, это ведь так понятно: речь – удел живущих…
Тогда он еще не знал, что слова – изобретение людей – позволяют не только общаться, но, в первую очередь, избегать понимания, лгать. Носитель черной рясы улыбнулся и прошелестел: я твой друг, мы ждали тебя, мы понимаем твое горе и готовы оказать помощь. Примешь ли ты нашу поддержку? Конечно, она не крылья и не полет ветра, но мы честно и до конца сделаем то, что в наших слабых силах. Кортэ – тогда он еще не имел имени – сказал «да», а затем повторил за служителем еще несколько слов, плохо понимая их смысл. Горло горело – сухое, зажатое спазмом.
Потом его учили жевать и глотать, объясняли необходимость сна и отдыха, рассказывали, что такое «приличия», посвящали в веру и убеждали вступить в орден. Он кивал, пробуя грызть волокнистое мясо и признавая, что в жизни есть кое-что занятное. Сытость хороша, тепло интересно, блеск стали завораживающе красив. Он был усердным учеником. Даже, пожалуй, фанатичным…
– Ты готов, – сказал однажды утром все тот же чернорясник. Кортэ уже знал его имя и высокий сан настоятеля обители. Пожилой служитель хищно улыбнулся: – Пора исполнить обет, дитя. Ты поклялся в первый день, та клятва нерушима. Свободу воли тебе вернет лишь исполнение её, а именно – деяние во славу веры, труднейшее и почетнейшее.
– Если почетнейшее, – попробовал улыбнуться Кортэ, почему-то не находя в сказанном повода для радости. – То зачем клятва?
– Сомнения не должны исказить деяний. Ересь копится на юге, ересь требует искоренения, – заверил служитель. – Три головы у бесовства, это эмир и его старшие сыновья. Срубишь эти головы, и сгинет бесовство, мы освободим город и прекратим муки единоверцев наших.
– Но вы говорили, что жизнь священна, – ужаснулся Кортэ.
– Клятва тоже. Увы, нет времени, чтобы искать понимание через проповедь, – резко указал настоятель. – Иди и исполни долг, ты рожден клинком воздаяния, такова твоя судьба.
И Кортэ пошел, ненавидя себя за то, что принес клятву вслепую. Презирая тело, подчиненное слову, испытывая отвращение к миру земному, который оказался ловушкой, капканом для вольного ветра… За Кортэ последовали те, кто учил с первого дня, кого он считал друзьями, почти родней. Все эти люди остались в городе еретиков навсегда, все – один за другим – с чудовищной фанатичностью исполнили волю Башни и отдали жизнь, хотя не были связаны клятвой. А нэрриха научился причинять боль и смерть и узнал, что это – пьянит, что можно полностью утратить контроль над собой, впасть в исступление…
Когда лопнула удавка долга, юный нэрриха ощутил свободу, но далеко не сразу он смог вернуть самоконтроль и остановиться, опустить оружие. Только тогда пришел настоящий ужас: он бродил, озирался и не желал верить, что сотворил подобное своими руками… На полу поблизости было слишком много
