тылы надежнее любой стены…
Багряные сменили тактику и пошли в ближний бой, рыча нечто, слишком мало похожее на молитвы. Лишь тщательно прислушавшись, Кортэ опознал сдобренный проклятиями канон изгнания бесов. Злить орденцев, поясняя свое происхождение и отличие от врагов рода людского, нэрриха уже не стал, сберегая дыхание.
Багряные не допускали в охрану гранда людей с дурной подготовкой. Для нэрриха с опытом и уровнем Ноттэ противники могли бы показаться простыми, но сын тумана придерживался иного мнения, постепенно отступая к воде и поглядывая на скалу, на её тень, предательски медленно ползущую к невидимой черте, обозначенной Ноттэ.
Пока что Кортэ успевал и укорачивался, он еще не устал и даже мог позволить себе исполнение обещанного, то есть не убийство, а лишь нанесение ран. Но время шло, усталость сокращала скорость движений, а число рычащих поборников веры вроде и не убавлялось. Кортэ хмурился и недоумевал: сюда, похоже, прибыло не менее сотни бойцов! Откуда они взяли столько лошадей? Как смогли незамеченными покинуть город, ведь нет сомнений: ни гранд, ни герцог о «подвигах» багряных даже не догадываются.
Первую рану сын тумана получил как-то на редкость нелепо, и испытал даже не боль – обиду на себя самого, упустившего важное и расплатившегося вполне заслуженно. Уже поверженный служитель, сочтенный бессознательным, дотянулся до чужого кинжала и распорол ногу нэрриха ниже колена.
Сразу стало теснее и опаснее на берегу, сразу сделалась вдвойне желанна способность старших опираться на воду хотя бы для одного шага, позволяющего порой не просто увернуться – выжить… Пока Кортэ везло, но теперь он осознавал все полнее, что держится именно на озлоблении и ошибках врагов, то есть – на чистом везении, поскольку сил и опыта не хватает, усталость копится, а проклятый Ноттэ наверняка нанес черту там, куда тень вовсе никогда не добирается. Или время движется как-то неправильно? Наконец, если разобраться, что вообще забыл на этом берегу он – нэрриха Кортэ, не способный заболеть чумой и не желающий сочувствовать глупым затеям людишек, живущих так мало и безрадостно, что преждевременная смерть для них – почти что пустой звук…
Стрела прошила тело с коротким хрустом. Дыхание оказалось выбито, на губах вскипела розовая пена. Стало еще сложнее двигаться, густой воздух не тек в легкие, лишь затыкал горло. С дальнего берега донесся испуганный крик – и Кортэ впервые за время боя то ли вспомнил, то ли осознал: гвардеец там! Хосе упрямо ждет, он вынужден со стороны наблюдать за происходящим. Стало вопреки прежним мыслям, вопреки боли, жаль нелепого мальчишку, третьего сына рода, в котором и первый-то сын наверняка наследует пустоту в кошеле и сомнительное уважение к имени, давно ставшему лишь эхом былого величия. Но эта глупая людская придумка для ловли наивных мальчишек – честь – тоже требует противного здравой логике и уверяет: у тебя, дон Хосе, есть право ввязаться в чужой бой, непосильный и заранее безнадежный.
Вторая стрела клюнула Кортэ в плечо и отбросила далеко, уронила в воду, красную от крови, прохладную, дарующую краткое и бессмысленное мгновение облегчения.
Кортэ еще успел извернуться и уйти от удара клинка, почти встал – но в спину с хрустом врезался тяжелый топор на длинной рукояти.
Вода с плеском приняла тело, мир, отрезанный этим последним для сознания ударом, сразу сделался чуждым и отстраненным… Дальнейшее знал только ветер, в его дыхании сын тумана ощущал, как глупые люди радуются своей глупой победе, как они топчут опустевшее тело, как рубят его, уподобляясь мясникам. Как далеко – на другом берегу – воет, уткнувшись в ладони, мальчишка Хосе, уверенный, что теперь багряные пойдут по тропе. Достигнут острова и тогда уже никто не помешает заступить им дорогу и отомстить, и тоже узнать, каково это – когда твою жизнь разрубают мясницким топором.
Ветерок насмешливо шевельнулся и взялся за дело, сгоняя к берегу редкие перья тумана, удивленно осознавая в себе силу и возможность для исполнения дальнейшего – здесь и теперь.
Нэрриха Кортэ обманул сына заката, заверяя: он не знает многого важнейшего о природе подобных себе. Чего только не сделаешь, чтобы стать героем в глазах избранного учителя, чтобы обречь его, совестливого, взять тебя в спутники и сделать личной неотъемлемой обузой не на год и не на два…
Багряные наконец-то удовлетворили свою мстительность и выволокли изуродованное тело на берег, намереваясь насытить жадность: ощупали карманы, взялись спорить из-за золота и доказывать права на рапиру покойного. Лишь двое или трое недоуменно следили за туманом, все плотнее льнущим к воде и слишком уж неестественным.
Почему люди верят в бесов и проклятия – вполне понятно, страх делает даже бестелесную и безоружную тень убийцей труса. Но упорство тех же людей в отказе знать и помнить то, что жизненно важно для них… Эту особенность поведения смертных может извинить и объяснить, пожалуй, лишь малая продолжительность жизни и неумение отделить пьяные бредни и суеверия – от трезвых наблюдений. Ноттэ прав: надо быть безумцем, чтобы убить нэрриха младших кругов опыта. Воздаяние приходит слишком быстро, собственно – со скоростью самого резвого из скакунов, обнаруженных в ближней конюшне. Правда, та конюшня обычно стоит на морском берегу… Но озеро действительно оказалось особенным.
Тьма небытия отпустила искру сознания неохотно, как играющая кошка – добычу… Неявленное вывернулось, исторгая добычу в мир земной и обрекая заново томиться в теле – до тех пор, пока не иссякнет раха или не накопится полнота души.
Туман на поверхности озера заклубился и потек, пропитанная кровью вода взволновалась, закипела, выпуская отвратительную розовую пену и подгоняя эту пену все ближе к берегу. Багряные смолкли, в суеверном испуге отшатнулись от воды, бросив и тело врага, и его имущество. Туман проредился, стало заметно нечто куполообразное, медленно растущее из глубины, белесое и гнусное, как червь-трупоед.
