Кто именно из багряных первым пал на колени и заголосил, вряд ли смог бы сказать и сам он. Паника всегда вспыхивает, как сухой пух – мгновенно. Подвывая и визжа, лучшие бойцы Башни ползли от берега, не имея сил встать и бежать, словно это белесое нечто их не отпускало и вынуждало глядеть на себя неотрывно, и пытало этим взглядом, и питалось людским ужасом.
Первая мелкая волна качнулась и побежала кольцом от белесого гриба, за ней вторая, третья – и, чуть погодя, нехотя и неуверенно, тронула берег малая, четвертая. Купол стал расти вверх. Наконец, он раскрылся, пленка лопнула. Создание, прорвавшее изнутри эту пленку, встало в рост и, не замечая людей, изучило свое отражение в воде. Хрипло, мучительно закашлялось.
– Вот же дрянь… теперь заново отпускать усы и отращивать волосы.
Люди обрели способность не пятиться, а бежать без оглядки, именно когда мертвец заговорил – белокожий, с синюшными пятнами и серыми губами, безволосый, лишенный даже ресниц. Покрытый остатками пленки и слизью, запачканный в розовой пене. И, даже если очень старательно присмотреться, не особенно похожий на покойного нэрриха Кортэ. Опухший, с неприятно и непрерывно меняющимся лицом, с эдакими белыми нарывами без радужки на месте глаз.
Мертвец энергично умылся, окунулся, отфыркался и побрел к берегу. Выругался, рассмотрев, как испортили одежду на трупе, уже оплывшем и частично впитавшемся в камни. Хмыкнул и жадно подтянул поближе рапиру, подгреб знакомый кошель с золотом. Задумчиво потер новенькую кожу на затылке – скользкую, скрипящую. Рассмеялся, добыл из-под камня рясу Энрике, оделся. Поглядел на тень, уже довольно близко подобравшуюся к незримой черте.
– Думаю, они не вернутся… Хосе! Прекрати выть и хлопать глазами, не время тратить… время. Тычь пальцем, куда мне брести-то?
– Ты живой? – едва слышно вопросил голос с острова.
– Может, и я… Вдруг да и не мертвый, – поморщился Кортэ. – Жрать хочу. Погуще, посолонее… Вот нажрусь – стану живой.
Он подошел к краю озера и с интересом прищурился, вроде бы сомневаясь. Решился, качнулся вперед, прыгнул на поверхность и замер, истошно размахивая руками – чтобы в следующее мгновение рухнуть и провалиться в воду по бедра.
– Багряные неплохо учат, – бодро хмыкнул нэрриха и побрел вперед, всматриваясь в метания фигурки гвардейца по дальнему берегу. – А парень молодец, даже не сбежал. Ну да, три шага направо, понял. Интересно: три – осилю? Я Кортэ великий, привидение четвертого круга, основатель ордена Икающих слабаков в багряных рясах… надеюсь, парни еще и обделались.
Бодриться и ругаться приходилось постоянно: сил не осталось вовсе, и, если бы багряные преодолели страх и все же вышли на бой повторно, сопротивляться им сын тумана не смог бы. Он едва тащил рапиру и кошель, сосредоточено выбирая: что же выбросить, когда станет окончательно невмоготу? Заодно Кортэ пытался понять, почему он вернулся именно теперь и именно сюда?
Как рассказывал старик-нэрриха, встреченный однажды, убитые в первом круге дети ветра возвращаются в мир почти сразу, в считанные часы. Реже они приходят повторно в телесное бытие через день-два. Погибшие второго круга опыта получают возможность слиться с ветром и погостить, если применять людские догмы, в подобии рая: там душу пропитывает счастье полета, пьянит восторг единения со старшим. Возвращение и обретение тела наступает по времени нижнего мира через полгода, иногда – год. Третий круг расширяет провал небытия до нескольких лет. Вернуться немедленно никто и не желает: разве люди, имей они надежду посетить рай, согласились бы ограничиться одним лишь взглядом на дивные кущи через щель полуприкрытых врат?
Кортэ поступил именно так – и теперь злился на себя, а еще на гвардейца, Ноттэ и багряных. О, он имел причины для раздражения! Гибель тела, совпавшая с переходом из круга в круг, дала призрачное и весьма условное право выбрать: слиться с ветром на какое-то время – или вернуться сразу? Танец на острове, уже начатый и отчетливый для бестелесного, превратил призрачную возможность в гарантию успеха. А бессмысленная и нелепая жалость к Хосе, обреченному умереть, встретив багряных – она сделала остальное…
– Кортэ, ты идиот, ты слабак и тупица, – рычал нэрриха, стиснув зубы и пьяно шатаясь на скользкой тропе. – Ты мог получить мешок золота и уважение патора, ты мог стать святым при жизни и отомстить везучему сыну заката, превзойдя его. И что? Любуйся прелестями доброты, голый нищий дурак.
Кошель с золотом ухнул в глубину без звука, даже не булькнув. Кортэ проводил его надрывным вздохом – и побрел дальше. Осознание своей глупости было фальшивым, даже злость, если разобраться, происходила прежде всего от усталости. Потому что в тайниках – и не только там – много золота. Знал бы патор, сколько – сдох бы от зависти! А Хосе один, он пока что жив, и оказывается, это куда интереснее пересчета монет – наблюдение за бегающим по берегу восторженным мальчишкой, готовым считать тебя родным и ждать, и лезть в озеро, и рваться изо всех сил навстречу, вспенивая воду…
– Ты точно живой? – испуганно спросил Хосе, вблизи рассмотрев сына тумана… и все же подставляя плечо, не пугаясь перемен.
– Мне бы хоть сухарь съесть, – пожаловался Кортэ. – А лучше селедочку. Морскую, в таком рассольчике, чтобы покрепче. И вина яблочного – ну, сидра. Рапиру забери. Тяжеленная, вот дрянь…
Жалуясь и перечисляя блюда несбывшегося завтрака, Кортэ вполз на берег и растянулся ничком, отдыхая. Дождался, пока сердце отвыкнет спешить, вспомнит: оно досталось нэрриха, существу чрезвычайно выносливому… Отдышавшись и придя в себя, Кортэ еще немного полежал, уже молча, перевернувшись на спину и глядя в небо. Зрелище вызывало тревогу, растущую так же стремительно, как штормовая, немыслимая в долине, туча.
Тьма небесная заходила от гор – вроде сразу со всех сторон! – и накрывала, пожирала спокойный день. Безветрие ощущалось вязко-зловещим, как
