Зоэ вздрогнула, услышав снова те же слова, сказанные в точности тем же тоном, что во сне.
Глава 9. Старые ответы, новые вопросы
– Значит, оскорбляешь, – возмутился Кортэ, осаживая коня и напоказ, с намеком поглаживая гарду. – Я вроде приблудного пса, жрать могу до рвоты, а золото гребу и вовсе ненасытно.
– Ты сам себя оскорбляешь, отказываясь меняться, – отозвался Ноттэ, старательно не замечая предложения подраться: сколько можно? Третий раз за день, пустая трата времени! – Я лишь предположил, что твоя тяга к золоту схожа с поведением некоторых…
– Животных! – обличающе завершил Кортэ, то ли продолжая намеренно нарываться на ссору, то ли злясь всерьез. Верного ответа, как обычно, он не знал – и не задумывался, и не контролировал слова и движения души, и не просчитывал наперед. Просто злился и рубил с плеча… – Теперь я еще и скот.
– Почему ты не пытаешься размыкать цепочки нелогичности? Без этого ты создаешь раз за разом такие вот безвыходные ловушки заведомого непонимания. Мы ведь установили порядок беседы: я говорю, затем ты кратко повторяешь мои слова, ничего не домысливая. Далее ты продолжаешь рассуждение и излагаешь свое мнение. Снова я кратко излагаю твои мысли и добавляю свои. Такое способ общения обычно работает, и даже с людьми самого буйного нрава.
– Если приставить эсток к горлу, – хмыкнул Кортэ. – Вся Эндэра наслышана о миролюбии нэрриха Ноттэ, о да! Б
– Он сама кротость… был, – согласился Ноттэ. – Но ты прав, я тоже неплох. Убедителен.
Кинжал с коротким змеиным свистом метнулся к горлу Кортэ, и тот не успел ни отразить удар, ни уклониться! Лишь замер, не дыша и обиженно моргая.
– Значит, ты полагаешь мои доводы бездоказательными и даже провокационно надуманными, – Ноттэ кратко определил смысл слов собеседника. – Я понял тебя. Попробую изложить идею иначе, поскольку мы не достигли единомыслия. Твое желание копить золото не настоящее, оно лишь кираса, щит, блокирующий движение души, неосознанный отклик на некую боль. Я пробую установить суть происходящего. Как только мы поймем, что движет златолюбием, оно станет контролируемо или даже исчезнет.
– Уже пропадает, – тихо пообещал Кортэ, отводя лезвие от горла бережно, одним пальцем, опасаясь спугнуть миролюбие собеседника.
– Ты не повторил мои слова. Ты уже забыл их.
– Ладно, ладно. Все помню, – нахмурился Кортэ, ощупывая горло. – Я не жадный, я глупый.
– Не так. Ты домысливаешь.
– Я не глупый, – отчаялся Кортэ и развел руками, бросив повод, – я так и не нашел себя в том темном доме, где по твоим словам прячутся от нас наши души. Золото для меня щит, а что под ним – не ведаю.
– Вот, уже лучше, без обиды, – обрадовался Ноттэ. – Я склонен думать, что ничего особенно страшного в тебе и не накопилось. Но ты так мало общаешься и так много домысливаешь, что привык разговаривать с самим собой, приводить себе доводы и соглашаться с ними, и подзуживать себя. Дальше – больше, настоящее блекнет, придуманное делается слишком уж значимым. Ты постоянно ходишь в мыслях по кругу, твое нежелание принять внешние советы, мнения и просто сведения приковывает тебя к вытоптанной лужайке привычного. Люди вымеряют безопасность и значимость золотом, говоришь себе ты. Добавляешь: я владею золотом, я значимый. Они не ценят меня? Надо больше золота. Примерно так?
Кортэ надолго замолчал, хмурясь и вздыхая, растирая затылок и трогая гарду своей рапиры. За время поездки он приобрел немало неконтролируемых движений, помогающих думать. Видимо прежде, до встречи с Ноттэ, мысли не вваливались в гостерию его разума столь густыми и шумными толпами… С непривычки голова гудела, но увы, не трезвела. Избыток мыслей пока лишь угнетал рыжего нэрриха, вызывая не ответное любопытство, а лишь тупое раздражение. Хотя подвижки наметились: вчера Кортэ вспыхнул от злости и ускакал, отказавшись ночевать и поклявшись всеми ветрами мира впредь избегать общества чудовищного старика Ноттэ, скрипучего брюзги и моралиста. Но утром клятвопреступник тихо спустился во дворик гостерии, едва Ноттэ умылся и сел к столу. Широкоплечий рыжий нэрриха третьего круга был сердит на себя и мир, красен лицом и молчалив. От невысказанного, загнанного вглубь гнева, он бурлил еще пуще, подпрыгивал на скамье и скалился. Он совершенно не понимал, почему сидит здесь, почему не покинул Ноттэ, хотя тот давно предупредил: в погоню и не подумает пускаться…
– Не спорю, золото имеет силу, оно открывает двери и рисует на лицах приветливые улыбки, – Кортэ вывел закон жизни и солидно кивнул, соглашаясь с самим собой. – И что с того? Я прав, так оно и есть, так было и вовек не изменится.
– Вовек не изменится… значит, именно так ты и думаешь, мы достигли единомыслия. Знаешь стихи насмешника Доминика?
– Все знают, – пожал плечами Кортэ. – Что, прочесть для доказательства?
– Даже по имени, без упоминания семьи и страны, ты не усомнился в том, кто назван… Он был богат?
– С чего бы? Родился чуть ли не в хлеву, учился голодая, потом больных пользовал без выгоды и часто даром. Дурак был изрядный, а умер и вовсе – хуже бездомной собаки.
