печаль. Если это просто ослиная кожа, то несчастья Рафаэля с ней не связаны, но если она вдобавок еще и воплощенная печаль?
Однако было бы, конечно, лукавством утверждать, что два объяснения – реалистическое и фантастическое – в тексте абсолютно равноправны. Конечно, вначале и сам Рафаэль не верит в волшебство и лишь удивляется «тому, как естественно сплетаются события». Но когда выясняется, что кожа не подчиняется земным законам: ее невозможно растянуть ни физическими, ни химическими средствами, – ему приходится поверить, что это в самом деле магический талисман. Рафаэль понимает, что, взяв кожу, уподобился Фаусту и заключил договор с дьяволом (недаром старик антиквар напоминает ему Мефистофеля).
Впрочем, как показывает Бальзак читателю, дело не только в коже и даже совсем не в коже. Кожа – всего лишь зримое воплощение заветных идей самого Бальзака, которыми он наделил своего героя. Бальзак и вслед за ним Рафаэль убеждены в материальности идей: «воля человеческая есть сила материальная, вроде пара»; «наши идеи – организованные, цельные существа, обитающие в мире невидимом и влияющие на наши судьбы» (именно это определение перефразировал Лермонтов в «Княжне Мери»: «Идеи – создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие…»). Такими же деятельными, и притом губительными, силами оказываются и желания Рафаэля де Валантена (антиквар недаром говорил ему: «
Характерно, что могущество Рафаэля, на первый взгляд безграничное, ограничено его собственными умственными и душевными возможностями; в конце жизни он приходит к выводу, что он «мог все, но не свершил ничего», не пожелал ничего истинно великого: могущественная кожа сообщала ему лишь ту пустяковую власть, которую он мог помыслить.
Впоследствии, когда Бальзак начал объединять отдельные произведения в циклы, он долго колебался относительно места, которое «Шагреневая кожа» должна занять в «Человеческой комедии», и называл ее «своего рода связующим звеном» между «Этюдами о нравах» и «Философскими этюдами». Почему он колебался, понятно: в тексте «Шагреневой кожи» едва ли не в равной степени важны и философская составляющая, и составляющая описательная.
Бальзак осознавал, что трудно «рассказывать сказки», то есть предлагать фантастические сюжеты, поколению людей, которые «видели Бонапарта, стояли бивуаком в Кремле и ночевали в Альгамбре [испанском дворце]», людям, развращенным духом анализа, которые спрашивают, в согласии с каким химическим процессом горела лампа Аладдина и что бы произошло, если бы Рафаэль пожелал, чтобы шагреневая кожа увеличилась в размерах. Тем не менее именно такую «сказку» Бальзак и попытался рассказать в «Шагреневой коже». В этом произведении он создал современный миф – миф о разрушительности человеческого эгоизма и человеческого желания. Волшебная кожа – это овеществленная воля самого героя, и каждое изъявление этой воли приближает его к смерти.
Но не менее сильна в романе описательная стихия. Многостраничные описания лавки антиквара и оргии в особняке банкира Тайфера – два типичных примера бальзаковской манеры, которая вызывала язвительные насмешки у одних критиков и читателей, но неизменно поражала и восхищала других. Более того, в «Шагреневой коже» очень сильно ощутимо плотское начало, которое даже шокировало некоторых современников. И утро после оргии, когда гости и куртизанки просыпаются с помятыми лицами и растрепанными прическами, и Рафаэль, который, спрятавшись в спальне Феодоры, наблюдает за ее отходом ко сну, и возлюбленная Рафаэля Полина, которая, не дожидаясь свадьбы, прячется в постели любимого и ждет его там, и, наконец, смерть Рафаэля в объятиях Полины в момент высшего наслаждения – все это воспринималось многими читателями 1831 года как нарушение норм приличия.
Таким образом, «Шагреневая кожа» все время как будто колеблется между двумя полюсами: фантастическим и реальным, философским и плотским.
Но еще существеннее колебания, которые лежат в основе практически всех произведений Бальзака, вошедших в состав «Человеческой комедии», – это колебания, касающиеся выбора одной из двух жизненных стратегий. Что лучше – жить страстно и коротко, тратить жизненную энергию безоглядно, не скупясь, или же, напротив, жить бесстрастно и долго? Первую стратегию отстаивают присутствующие на оргии в доме Тайфера куртизанки Евфрасия и Акилина; одна говорит: «Лучше уж не терять своей свободы, любить тех, кто нравится, и умереть молодой»; другая подхватывает: «К тому же за один день мы переживаем больше, нежели честная мещанка за десять лет». Обретя богатство, дарованное волшебной кожей, Рафаэль в то же самое время слышит свой смертный приговор: от любого его желания, пусть даже непроизвольного, кожа сокращается и с нею укорачивается его жизнь. Но теперь, став богатым, Рафаэль уже не хочет умирать, и, стремясь застраховать себя от изъявления каких бы то ни было желаний, «отказывается от жизни, чтобы жить, и отнимает у души всю поэзию желаний»; экономя жизненные силы, он превращается в автомат, «оскопляет свое воображение»; дабы избежать смерти, вынуждает себя «находиться как бы вне жизни», воздвигает между собой и миром преграду в виде старого слуги Ионафана, который обязан предугадывать его желания и исполнять их прежде, чем они будут высказаны.
