видел сам (и следовательно, quoad [настолько
Но вернемся к теме. Рассудок не в силах был разъяснить мне, почему стук в ворота в «Макбете» связан с неким воздействием, прямым или косвенным. Рассудок недвусмысленно исключал возможность какого-либо воздействия. Однако мне самому было виднее: я испытывал это воздействие; оставалось только ломать голову над загадкой в ожидании нового опыта, который помог бы ее разрешить. Наконец, в 1812 году на подмостках Ратклиффской дороги состоялся дебют мистера Уильямса[177], совершившего те непревзойденные убийства, каковые и снискали ему столь блестящую и неувядаемую репутацию. Касательно этих убийств я должен между прочим заметить, что в одном отношении они возымели дурные следствия, ибо награждают знатока по этой части чрезвычайной разборчивостью вкуса и неспособностью удовлетвориться какими бы то ни было свершениями в этой области. Все прочие убийства бледнеют перед густой кровавостью этого, и не так давно один любитель в разговоре со мной ворчливо посетовал: «После Уильямса ровным счетом ничего примечательного не совершалось – во всяком случае, ничего такого, о чем стоило бы говорить». Однако подобный подход в корне ошибочен: в самом деле, нелепо считать всех великими художниками и подозревать в каждом прирожденный гений мистера Уильямса. Необходимо вспомнить, что при первом из убийств (убийстве семейства Марр) имел место тот самый случай (стук в дверь вскоре после произведенной расправы), изобретенный гением Шекспира; все подлинные знатоки и наиболее видные дилетанты по достоинству оценили счастливую находку нашего драматурга, едва только она была воплощена на практике. Итак, появилось свежее доказательство того, что я с полным правом доверился собственному внутреннему ощущению – наперекор рассудку, и потому с новым усердием принялся размышлять над ранее поставленной проблемой. В конце концов я пришел к следующему удовлетворившему меня решению: убийство заурядное, когда сочувствие всецело направляется на жертву, представляет собой явление ужасное и грубо-вульгарное по той причине, что на передний план здесь выдвигается естественный, однако же низменный инстинкт, побуждающий нас цепляться за жизнь; инстинкт, лежащий в основе изначальной тяги к самосохранению, и по сути своей (хотя и в разной степени) равно присущий всем живым существам. Этот инстинкт, следственно, стирая все различия и низводя величайшего из смертных до положения «ничтожного жука, раздавленного ногой», выставляет человеческую природу напоказ в самом ее неприглядном и унизительном виде. Подобное изображение мало отвечает задачам поэта. Как же ему тогда поступить? Он должен сосредоточить главный интерес на самом преступнике. Мы должны сочувствовать убийце (конечно же, я говорю не о сочувственной жалости или сочувственном одобрении, а о сочувственном понимании, о сочувствии, благодаря которому мы проникаем в самую душу убийцы и обретаем способность понять его переживания [Едва ли не смехотворной выглядит попытка оправдать и защитить использование слова «сочувствие» в ситуации, легко проясняющей его смысл. Однако прибегнуть к объяснениям меня вынуждает необходимость, вследствие ненаучного – и в последнее время широко распространившегося – характера употребления этого слова: вместо использования его в надлежащем значении, как-то «сочувствие, то есть способность проникнуться чувствами ближнего, будь то гнев, ненависть, любовь, жалость или одобрение», слово «сочувствие» превратилось в простой синоним слова «сострадание»; отсюда возник варварски уродливый оборот, широко принятый у многих авторов: «сочувствие к ближнему» вместо «сочувствие ближнему».
В «Макбете», желая всемерно насытить свою бьющую через край могучую способность творить, Шекспир вывел на сцену двух убийц; как обычно в его творениях, грани между ними проведены очень тонко; но – хотя в Макбете борения духа сильнее, нежели в его жене, свирепость не столь безгранична, и заражается он кровожадностью по преимуществу от супруги, – тем не менее, поскольку оба вовлекаются в кровопролитие, внутренняя склонность к убийству по неизбежности явственно укореняется в обоих. Это и надлежало выразить: при этом ввиду особой природы действующих лиц, ввиду важности наглядного противопоставления убийц незлобивой натуре их жертвы, «доброго Дункана», и всестороннего разоблачения «тяжкого смертного греха его убийства», это надлежало выразить с особенной силой. Нам необходимо было внушить, что человеческая сущность, а именно божественный дар любви и милосердия, таящийся в сердцах всех смертных и редко совершенно покидающий человека, здесь исчез, пропал, испарился бесследно, был без остатка вытеснен демонической жестокостью. Нужный эффект блистательным образом достигается посредством диалогов и монологов и находит законченное воплощение в рассматриваемой сцене; к использованному в ней драматическому приему я и стараюсь привлечь внимание читателя. Если когда-либо читателю доводилось видеть, как у него на глазах теряли сознание жена, дочь или сестра, он, вероятно, мог заметить, что наиболее волнующим был именно тот момент, когда слабый вздох или едва заметное движение оповещали о возобновлении приостановленной жизнедеятельности. Или, предположим, читатель, оказавшийся в большой столице в день национального траура, становился вдруг свидетелем того, как пышная процессия провожает всеми почитавшегося кумира к месту последнего упокоения: если ему случалось проходить вслед за кортежем по притихшим и обезлюдевшим улицам, где заброшены все обычные занятия, именно эти пустота и заброшенность раскрывали ему волнение чувств людских в великой столице; однако только когда до слуха его докатывался грохот колес по мостовой, нарушавший мертвенное безмолвие и рассеивавший минутное оцепенение, тогда он осознавал, что сильнее и острее всего полное прекращение городской суеты переживалось именно в тот миг, когда пауза подходила к концу – и прерванное коловращение будней возобновлялось вновь. Всякое действие, куда бы оно ни было направлено, наилучшим образом выявляется, соразмеряется и запечатлевается в восприятии при помощи действия, ему противоположного.
Применим это положение к «Макбету». Здесь, как я уже сказал, должно быть представлено и доведено до сознания вытеснение человеческих чувств
