прозе. В заключительном, шестом очерке Де Квинси вызывает образы трех скорбящих сестер, подчиненных властительнице мира богине Леване.
Первая – Богородица слез – оплакивает погибших и наставляет живых; она воплощает очищающую силу страдания. Вторая – Богородица вздохов, смиренная и покорная покровительница рабов и парий, – символизирует угнетенное и униженное человечество. Третья – Богородица тьмы – рождена из безумств и преступлений земной жизни и олицетворяет ее жестокость. Эти фигуры в форме мистических видений отражают реальные проблемы и их общественно-психологические проявления, прошедшие через трагическое восприятие Де Квинси. Еще раньше, в 1838 году, на собственный вопрос: «Что есть жизнь?» – он отвечает: «Мрак и бесформенная пустота вначале… затем невнятный цветок – лотос сознания, плывущий поверх безбрежных вод; потом несколько солнечных улыбок и много слез, немного любви и бесконечная борьба; тихий шепот, доносящийся из рая, и жестокие насмешки, летящие из анархии хаоса; прах, пепел – и вновь мрак, как вначале со всех сторон, – мрак, превращающий в остров наше фантастическое существование: вот жизнь, вот неизбежный итог смеха и слез, страданий, поступков, стремлений человека… итог всего, что он думает, находит, творит или искажает, создает и одушевляет, любит, ненавидит или со страхом и надеждой ждет; так есть, так было и будет вечно»[201].
Этому определению созвучен очерк «Саванна-ла-Мар», изображающий огромное кладбище, остров вечной скорби; он оторван от материка землетрясением, погружен в воды океана и, никому не видимый, обречен вечно плыть во всем своем горестном великолепии. Такова воля карающего Бога, и можно только смиренно надеяться на милость его в грядущем.
Форма эссе, представленная в «Suspiria de Profundis», наилучшим образом отвечает лирической, импрессионистической природе дарования Де Квинси. К тому же присущие этому жанру краткость и свобода требовали меньше последовательно направленных умственных усилий, чем стихи, роман, трактат, и облегчали творческие муки опиомана. Эссе преобладает в его критических и художественных сочинениях 1830–1850-х годов.
Наиболее известны очерки Де Квинси «Английская почтовая карета» (1849). Они составляют своеобразный триптих, позволяющий судить о характерном для него романтическом разнообразии мотивов – житейских, информативных, комических, патетических, фантастических, о свойственной ему резкости переходов: от описания великого национального торжества к видению смерти, ужаса, уничтожения. В первом очерке, в соответствии с композиционной схемой «Исповеди», дается реальная, фактическая сторона.
Весело, забавно, со смешными отступлениями и шутками (кстати и некстати!), вперемежку с лирическими признаниями описаны прелестная как роза девушка Фанни и ее дед – кучер почтовой кареты, необыкновенно похожий на крокодила. Де Квинси уверяет, что в жизни всегда неразлучимы уродливое и прекрасное, смешное и поэтическое:
«Если я вызываю из мрака образ Фанни, передо мной вырастает июньская роза, а стоит мне вспомнить розу, как передо мной сияет небесное личико Фанни. Подобно антифонам в церковном пении мелькают июньские розы и Фанни, и снова июньские розы и Фанни, а затем, словно хором – розы и Фанни, Фанни и розы, бесконечные как цветы рая»[202]. И тут же появляется почтенный крокодил в золотом пурпуре кучерской ливреи.
Шутливо обыгранная реальность трансформируется еще более в описании достопамятного путешествия в почтовой карете, везущей весть о победе при Ватерлоо: упоение победы, гордость, восторг, национальное торжество сочетаются у Де Квинси с сочувствием тем, кто победы не дождался. Неразрывная связь радости и горести передана в образе встреченной им в пути матери офицера, павшего в бою, как уже знал из газет рассказчик, но не знала она; взволнованная победой, она поцеловала вестника поцелуем, предназначенным для мертвого сына. В изображении Де Квинси «торжество победителей» омрачается во второй части «Видением внезапной смерти»: изнемогший от усталости и бессонницы кучер, после всех ликований в пути, засыпает и только чудом не приводит к катастрофе и гибели блаженную от любви целующуюся пару.
Триптих завершается словесной изощренностью «Фуги сновидений», вбирающей в себя все развитые ранее мотивы, их великолепие и трагизм. Де Квинси описывает увитую лаврами колесницу, которая во сне мчит его в далекое заморское царство сообщить всем «великую как века весть о победе». Однако царство это оказывается царством мертвых; вокруг величественного собора теснятся могилы, склепы, гробы – и бешено скачущие кони его колесницы едва не убивают прелестную девочку в хрупкой как скорлупа повозке. В минуту, казалось бы, неизбежной гибели ее спасает ангел, ниспосланный самим Богом. Гимном во славу Вседержителя неба и земли, Бога победоносной любви, жалости, доброты, который один может заставить людей забыть о кровавой войне, о ненависти и ожесточении, очерк завершается, подобно ликующему финалу великой симфонии.
Последним произведением «взволнованной прозы» Де Квинси стали «Автобиографические очерки» (1853). Автор, по скромности, отнес их к разряду развлекательной литературы, но критики с ним не согласились и справедливо рассматривают повесть как замечательный образец романтической трактовки детства с его инстинктивной мудростью, близостью к природе и поэзии. Эта книга представляет собой прозаическую параллель к стихам Вордсворта о детях. Как и старший поэт, Де Квинси занят лишь теми событиями, которые оказали решающее воздействие на воспитание ребячьей души.
Первой наставницей мальчика, мы уже знаем, была смерть, лишившая его отца и двух сестер. Внимание Де Квинси сосредоточено не столько на реальных проявлениях горя, сколько на трансформации, которой воображение подвергает это горе. За осознанием его неизбежности следует «Введение в мир борьбы», в который втягивает его старший брат. Замечательно, что война с фабричными мальчишками была для маленького Де Квинси менее мучительна, чем борьба, которую ему, властителю воображаемого государства Гомбрун, приходилось вести, защищая честь своих несуществующих подданных от нападок брата, владельца также воображаемого, но более могущественного государства Тигросильвания, «Незримые узы» связали мальчика со «страданиями и унижениями» его народа, и «узы эти были тем сильнее, чем они были воздушнее»[203].
