— Нет, я не чую, — признался он, приводя этим признанием в крайнее удивление свою маленькую собеседницу.
— Это нехорошо, очень нехорошо иметь такой плохой нос! А ты и эти другие люди, — обратилась она к Гансу, — ваши носы лучше, чем у него?
— Нет, все мы, так же как и он, ничего не слышим нашими носами, — отвечал тот.
— Ай, ай, ай! Но что же вы делаете с вашими носами? — в недоумении спросила она у братьев, чем, правду сказать, поставила их в немалое затруднение.
— Скажите ей, что мы их сморкаем, — глубокомысленно посоветовал Иоганн.
— Мы их лечим, — вмешался в разговор профессор Курц, — лечим, потому что все наши носы больные.
Этот ответ, по-видимому, удовлетворил любознательность девочки, потому что, оставив в покое несовершенство этого органа у цивилизованных народов, она перешла к другому вопросу.
— А ураган вы чуете? знаете вы, что сегодня ночью он пройдет по этому лесу?
— Нет, мы и этого не чуем; мы же сказали тебе, что наши носы больны, — с некоторым недоумением ответил Ганс.
Девочка звонко рассмеялась.
— Ах, ураган чуют не носом, — наставительно проговорила она.
— Ну, а чем же ты его чуешь? — в свою очередь спросил ее Бруно — и на этот раз в затруднении оказалась уже их маленькая допросчица.
— Я этого не знаю, — созналась она наконец, — я просто вся чую его, — говорила она, передергивая плечами и как бы показывая этим жестом, что приближение грозы чувствуется всем ее организмом.
— Я говорил вам, господин профессор, — вполголоса заметил Иоганн, — что все эти господа больше животные, чем люди, ведь это у них просто- напросто звериное чутье.
— Ах, оставьте вы, пожалуйста, ваши соображения при себе, — нетерпеливо отвечал тот.
— Как вам угодно, господин профессор, — обиженно проговорил Иоганн, — но на вашем месте я не спешил бы записывать это сообщение в памятную книжку. Этой ископаемой болтушке ничего не стоит наговорить столько необычайных подробностей, что и половины их окажется достаточно, чтобы усомниться в правдивости вашего ученого исследователя. Что ей стоит погубить вашу репутацию, если ее праматерь Ева не постеснялась погубить весь человеческий род?
Это замечание сильно смутило профессора Курца, так как ему показалось вполне вероятным, что девочка просто обманывает их с целью посмеяться над легковерием европейцев. Поэтому он сейчас же подошел к хозяйке и завел с ней разговор с целью окончательно выяснить этот вопрос.
— Твоя дочь говорит, что все вы чуете зверей и грозу, — начал он и вдруг остановился.
Женщина, глядя на него, очевидно, ждала, что скажет он дальше, а между тем дядя Карл, видимо, затруднялся продолжать свою речь. Еще бы, он хотел спросить ее, не обманывает ли их ребенок, но увы, — в лексиконе первобытного человека такого глагола не оказалось! И бедному ученому пришлось употребить минут десять на то, чтобы окольными путями объяснить ей свой вопрос. Когда же эта женщина поняла, наконец, в чем дело, то пришла в крайнее недоумение и с большим сожалением поглядела на своего собеседника.
— Нет, — сказала она, — то, что ты говоришь, не может сделать ни один человек.
— Почему же не может? — воскликнул Курц, удивленный таким отрицанием возможности обмана. — Вот, посмотри, я срываю лист, — для ясности он действительно сорвал с ближайшего куста листок и, показывая его хозяйке, продолжал, — ты видишь, он зеленый!
— Да, зеленый.
— Хорошо, а я пойду к твоему мужу и скажу ему, что я сорвал и дал тебе красный лист.
— Но ведь ты же сорвал зеленый лист.
— Зеленый.
— А если ты скажешь, что он красный, — он все же будет зеленый!
— Зеленый.
— Значит, он и есть зеленый. Ты это сам видишь, и я это вижу, и мой муж это видит и все скажут, что он зеленый, — значит, не для чего и говорить, что он красный, — вразумительно закончила хозяйка, совершенно не понимавшая, для чего стал бы человек тратить слова и время на столь пустые затеи.
Весьма назидательно было наблюдать в это время ученого европейца, смущенного полной невозможностью втолковать в эту первобытную голову, что такое обман. Впрочем, он сделал еще попытку и с похвальным терпением долго старался просветить этот непроглядный мрак невежества, но увы, все его старания остались тщетными, доисторический человек оказался не в силах подняться выше уровня своего развития.
Наконец, он не выдержал и, махнув рукой, отошел к своим.
— Ну и народец! — невольно повторил он одну из фраз Иоганна и, сняв лиственную шляпу, с усталым видом вытер свою лысину, покрытую крупными каплями испарины.
— Совершенно верно, господин профессор, — подхватил Иоганн, — народ этот, просто сказать, ничего не стоящая мразь, а все-таки советую вам
