совершенно напрасен.
Действительно, подумав с минуту, старик, по-видимому, нашел, наконец, возражение.
— Нет, — сказал он, — ураган силен и сам может убить того зверя, на которого он сердит, помощь людей ему для этого не нужна. Если же он идет не на зверя, а на человека, то все мы должны помогать человеку, а не урагану, потому что тот, кто может убить одного человека, может убить и другого, значит, он враг всех людей, такой же, как и тигр.
— Но как же вы можете помочь человеку, когда его врагом будет страшный ураган? — возразил ученый.
— Так, — уверенно отвечал старик, — как это сделал сегодня ночью я и так, как это сделала вчера вот та маленькая девочка.
— Да, да, — вмешался в разговор и хозяин наших друзей, — все мы живы сегодня потому, что ты и моя дочь сделали вчера все, что нужно было сделать.
— Ну что, дядя, кажется, тебе и на этот раз не удалось просветить своих слушателей, — весело сказал Бруно, — а я именно этого и ожидал от них, так как уверен, что народ этот не испорчен еще никакими вредными предрассудками.
— Пожалуй, что ты и прав, чему я, впрочем, очень рад, так как при таких условиях нам менее опасно предаваться нашим научным исследованиям среди местного населения, которые я рассчитываю повести теперь возможно шире.
— Ну, господа, — вмешался Ганс, — я так же, как и вы, до глубины души тронут добродетелями этого народа, но правду вам сказать, довольно ощутительно скучаю о своем гардеробе, о порядочной постели, да к чему уж лукавить, скучаю я, если сказать правду, и о стряпне нашего милого Иоганна, — и если бы все это имелось у нас в наличности, то я, пожалуй, готов был бы оставаться здесь сколько вам угодно, но согласитесь сами, что наши лиственные одежды, воздушные жилища и очень легкая пища оставляют желать еще очень многого!
— Ах, дорогой Ганс, где вы выучились так верно схватывать самую сущность дела? — восторженно воскликнул Иоганн.
— Понимаю, что ты этим хочешь сказать, — улыбаясь, отвечал дядя Карл, — но не беспокойся, когда ты скажешь мне, что наш плот готов к отплытию, я ни на одну минуту не задержу нашей экспедиции.
— Ну, на этот раз, пожалуй, может случиться именно так, как вы изволите говорить, — почти уверенно заметил Иоганн, с грустной улыбкой оглядывая своих товарищей, едва прикрытых листьями, — укладываться нам долго не придется, и забыть здесь что-нибудь, вероятно, тоже не удастся.
— Ах, Иоганн, Иоганн, да вы оставили бы ваши колкости, хотя бы по случаю того, что все наши страхи по поводу суеверий этого народа оказались совершенно напрасными, — укоризненно заметил Бруно.
— Ну, это открытие доказывает только то, что наша «археология», попросту говоря, ошиблась, — мрачно возразил Иоганн, — и правду сказать, мне очень бы хотелось знать, — когда именно это случилось: вчера ли, когда эту ватагу считали чуть не людоедами, или сегодня, когда они вдруг превратились в невинных барашков. Конечно, всякая наука может иной раз ошибиться, — у меня тоже не всегда выходит блюдо в блюдо, только, правду сказать, я даже и по ошибке не хочу очутиться в желудке допотопного человека.
— Любезнейший Иоганн, — начал было дядя Карл с видом необычайного достоинства, но так как такое «любезное» начало не предвещало ничего доброго, то братья всеми силами постарались перевести разговор на другой предмет, что им и удалось после некоторого усилия.
Погрузившись в планы касательно постройки плота и в проекты предстоящей близкой переправы, наши друзья и не заметили, как прошли свой недлинный путь и очутились, наконец, на той самой прогалине, где стояла, или лучше сказать, висела хижина их приветливых хозяев.
Но увы, напрасно всматривались они со всевозможным вниманием в листву огромного дерева, которое по-прежнему возвышалось в центре поляны, — воздушного жилища нигде не было видно, оно исчезло без следа, а если бы европейцы и сомневались еще в этом, то тяжелые вздохи их старших спутников и слезы на глазенках детей недолго бы оставляли их в заблуждении. Молча, понурив головы, глядело это семейство на то место, где некогда было их жилище, в безмолвии перенося горе, выпавшее на их долю.
Тяжело было и нашим друзьям смотреть на эту печальную картину.
— Ах, господа, — говорил Бруно, обладавший особенно мягким сердцем, — подумайте, ведь как ни проста была эта хижина, а ведь наверное, у каждого из этих ребятишек был в ней свой любимый, уютный уголок, который потерян теперь для них навсегда; да и старшим, судя по их убитому виду, будет стоить, вероятно, немалых трудов возобновление этого нехитрого сооружения. Неужели же мы не поможем этим добрым людям, которые успели уже так много сделать для нас самих?
— Дорогой мой Бруно, — спокойно отвечал Ганс, — если бы мы и не захотели помочь им просто ради доброго чувства, то должны были бы сделать это из прямого расчета, потому что пока не будет у них жилища, они, конечно, не станут помогать нам в постройке нашего плота, а без их помощи, я боюсь, работа наша будет идти черепашьим шагом.
Бруно, обрадованный тем, что вопрос решился согласно его желанию, сейчас же подошел к опечаленному семейству и сообщил всем о намерении его товарищей выстроить им новую хижину.
Это решение совершенно меняло, в глазах туземцев, вопрос о предстоящей постройке. При содействии европейцев серьезная и тяжелая для них работа, требовавшая страшного умственного напряжения, бесчисленных проб и переделок, становилась почти забавой и, конечно, обещала дать гораздо лучшие результаты. Таким образом, разрушение старого жилища из бедствия превращалось почти в удачу.
