– Сам знаешь, сейчас тебе похвастаться нечем, Куно!
– Это точно!
– И тебе не хочется стать другим?
– Хочется, только…
– Что «только»? Не хочешь идти ко мне?
– Хочу, но…
– Опять «но»?
– Мне кажется, тебе быстро надоест, а мне неохота, чтоб меня отсылали, лучше я сам уйду.
– Уйти от меня ты сможешь в любое время, я не стану тебя держать.
– Честное слово?
– Честное слово, Куно, обещаю. У меня ты будешь совершенно свободен.
– Но, если я останусь, придется чин чинарем регистрироваться, а тогда предки узнают, где я. И ни дня не дадут мне у тебя задержаться.
– Если дома у вас все так, как ты рассказал, никто не заставит тебя вернуться. Возможно, мне тогда передадут права на опеку, и ты будешь мне совсем как сын…
Секунду они смотрели друг на друга. В глубине равнодушных голубых глаз словно бы блеснул огонек. Потом он снова положил голову на локоть, закрыл глаза:
– Тогда ладно. Я тут вздремну маленько. А ты жми к своей картошке!
– Куно! Ты должен хотя бы ответить на мой вопрос!
– А надо? – сонным голосом спросил он. – Никто ничего не должен.
Секунду-другую она с сомнением смотрела на него. Потом улыбнулась и взялась за работу.
Она махала тяпкой, но о прополке уже не думала. Дважды поймала себя на том, что срезала картофельную ботву, и сердито одернула себя: осторожней, Эва!
Но осторожности не прибавилось. Она размышляла о том, что, может, и лучше, если у нее ничего не выйдет с этим оборванным парнишкой. Сколько любви и труда она вложила в Карлемана, который не был испорченным ребенком, и что из этой любви и труда получилось? А ей вздумалось в корне переделать четырнадцатилетнего мальчишку, презирающего и жизнь, и всех людей? Что она о себе возомнила? К тому же Киншепер никогда не согласится…
Она оглянулась на спящего. Но его на месте уже не было, в тени на опушке лежали только ее вещи.
Ладно! – подумала она. Вот мне и не надо ничего решать, он сам решил. Смылся! Тем лучше!
И она сердито заработала тяпкой.
Но минутой позже заметила Куно-Дитера на другом конце картофельного участка, где он прилежно выдирал сорняки, складывая их на меже. Прямо по бороздам она прошла к нему.
– Уже выспался?
– Не могу спать, – отозвался он. – Ты мне вконец голову задурила. Подумать надо.
– Так и думай! Только не воображай, что из-за меня тебе надо работать.
– Из-за тебя! – Представить себе невозможно, сколько презрения он вложил в эти слова. – Я рву сорняки, потому как при этом лучше думается и потому как мне это нравится. Тоже мне! Из-за тебя! То есть за твои грошовые бутерброды, да?
Ни слова не говоря, Эва Клуге с улыбкой опять вернулась к работе. Все-таки он взялся за прополку из-за нее, хотя даже себе не желает в этом признаться. Теперь она уже не сомневалась, что в обед он пойдет с нею, и все предостерегающие, предупреждающие голоса, громко звучавшие у нее в голове, разом потеряли всякое значение.
Работу она закончила раньше обычного. Опять подошла к парнишке и сказала ему:
– У меня обеденный перерыв. Если хочешь, Куно, пойдем со мной.
Он выдрал еще несколько сорняков, удовлетворенно посмотрел на прополотый участок:
– А чё, нехило поработал. Ясное дело, только здоровенные сорняки повыдирал, по мелким надо еще разок тяпкой пройтись, по-другому никак.
– Конечно, – отозвалась она. – Ты выдирай грубый сорняк, а с мелким я уж как-нибудь управлюсь.
Куно опять искоса взглянул на нее, и она заметила, что голубые глаза умеют смотреть и плутовато.
– Это чё, намек? – поинтересовался он.
– Понимай как хочешь.
– Тогда ладно!
На обратном пути она задержалась у небольшого быстрого ручейка.
