– Пожалуй, лягу прямо сейчас.
– Я только приберу на кухне. И тоже приду. Господи, как же я устала, а ведь мы ничего не делали!
Он смотрит на нее с легкой улыбкой и уходит в спальню, начинает раздеваться.
Однако потом, лежа в потемках, оба не могут заснуть. Ворочаются, прислушиваются к дыханию друг друга и в конце концов заводят разговор. В темноте разговаривать легче.
– Как по-твоему, – говорит Анна, – что будет с нашими открытками?
– Сперва все перепугаются, увидев их и прочитав первые слова. Нынче ведь все боятся.
– Да, – говорит она. – Все…
Но для них самих, для Квангелей, она делает исключение. Почти все боятся, думает она. Все, но не мы.
– Тот, кто найдет, – повторяет он сотни раз обдуманное, – испугается, вдруг кто-то видел их на лестнице. Быстро спрячет открытку и уйдет. Или опять положит ее на пол и скроется, но потом придет другой…
– Так и будет. – Анна воочию видит перед собой лестничную клетку, обыкновенную берлинскую лестничную клетку, плохо освещенную, н-да, каждый, кто держит в руке такую открытку, вдруг почувствует себя преступником. Ведь на самом деле каждый думает так же, как написавший открытку, а подобные мысли недопустимы, потому что грозят смертью…
– Некоторые, – продолжает Квангель, – сразу же отдадут открытку блокварту[19] или полиции: лишь бы поскорее сбыть ее с рук! Но и это ничего не значит: в партийной ли инстанции, нет ли, политфункционер или полицейский – все они прочитают открытку, она на них подействует. И если хотя бы узнают из нее, что сопротивление еще существует, что не все идут за этим фюрером…
– Да, – говорит она. – Не все. Мы не идем.
– И таких станет больше, Анна. Благодаря нам станет больше. Быть может, мы наведем других на мысль писать такие же открытки, как я. В итоге десятки, сотни людей возьмутся за перо и будут писать, как я. Мы наводним Берлин этими открытками, затормозим работу машины, свергнем фюрера, окончим войну…
Он умолкает, ошеломленный собственными словами, этими мечтаниями, которые в такую поздноту обуревают его бесстрастную душу.
Но Анна Квангель, взволнованная видeнием, говорит:
– А первыми будем мы! Хотя, кроме нас, никто об этом не узнает.
Внезапно он совершенно будничным тоном произносит:
– Возможно, уже многие думают так, как мы, погибли-то уже, поди, тысячи мужчин. Возможно, уже есть такие, что пишут открытки. Но это не важно, Анна! Что нам за дело? Главное –
– Верно, – соглашается она.
А он вновь увлечен перспективами начатого предприятия:
– Мы встряхнем и полицию, и гестапо, и СС, и штурмовиков. Всюду пойдут разговоры о таинственном авторе открыток, они будут устраивать облавы, подозревать, выслеживать, проводить обыски – тщетно! Мы будем писать, снова и снова!
– Глядишь, и фюреру эти открытки покажут, – подхватывает Анна, – он сам их прочтет, мы ведь его обвиняем! Бесноваться будет! Он же, говорят, всегда беснуется, чуть что не по его. Прикажет нас найти, а они нас не найдут! Придется ему и дальше читать наши обвинения!
Оба умолкают, ослепленные такой перспективой. Кем они были вот только что? Неведомыми людишками, частичками огромной, темной толпы. А теперь оба совсем одни, отрезанные, отмежеванные от других, ни на кого не похожие. Вокруг них лютый холод одиночества.
Квангель видит себя в цеху, среди обычной суматошной гонки: подгоняющий и подгоняемый, он внимательно поворачивает голову от станка к станку. Для них он так и останется старым дураком Квангелем, одержимым работой да своей окаянной скаредностью. Но в голове у него мысли, каких ни у кого из них нет. Каждый из них помер бы со страху от таких мыслей. А у него, у старого дурака Квангеля, они есть. Он всех их обдурит.
Анна Квангель думает сейчас о том, как завтра они отправятся в путь с первой открыткой. Чуть злится на себя, слегка недовольна, что не настояла войти в дом вместе с Квангелем. Прикидывает, не попросить ли его еще разок. Пожалуй. Вообще-то Отто Квангеля просьбами не возьмешь. Но, может, нынешним вечером, когда он так непривычно весел? Может, прямо сейчас?
Но раздумывает она слишком долго. И когда решается, замечает, что Квангель уже спит. Ладно, тогда и ей надо спать, может, завтра получится. Улучит минутку и обязательно спросит.
И Анна тоже засыпает.
Глава 19
Первая открытка на месте
Завести разговор она осмеливается только на улице, так молчалив Отто этим утром.
– Куда ты хочешь отнести открытку, Отто?
Он недовольно отвечает:
