– Артур! неужели ты не понимаешь, что она только терпима в нашем обществе, но не принадлежит к нему? Какая дама, какая девица из высшего общества согласится являться вместе с докторшею Больц, как бы с равною себе? Ты непростительнейшим образом нарушил приличия света. Я не знаю, что мне теперь делать. Ты убиваешь меня, Артур!
– Матушка, г-жа Больц приедет через несколько минут…
– Я не хочу делать скандала; она не получит отказа. Но ты должен устроить так, чтоб она участвовала только в одной или двух сценах с людьми из того же круга, к которому принадлежит. Эти сцены потом будут исключены из окончательной программы, по излишеству. Не противоречь, Артур, иначе невозможно. Ты сам виноват, да, ты много виноват передо мною. Теперь, Альфонс, прошу вас прочитать эту записку, продолжала мать семейства, передавая другое письмо зятю.
Альфонс, пожимая плечами, прочитал:
– Я вам скажу, матушка, в чем дело. С неделю назад, на одном бале сын вашей приятельницы, протанцовав с Марианною две кадрили под-ряд, ангажировал ее на третью. Я сказал ему, что это не принято в свете и может обратить внимание всех. Он рассердился…
– И сказал очень-дерзко, что подозревать могут только женщину, которая сама подает причины к подозрениям, прибавил старший брат жены Альфонси, Эдуард. – Это нагло с его стороны, а между-тем Марианна продолжала говорить с ним, хотя знала, как он отвечал её мужу.
– Не прикажете ли мне ссориться со всеми, кто не нравится моему мужу? сказала Марианна. – Матушка не позволит никому тиранить меня.
Семейная сцена начиналась, как видим, довольно-грозным образом. Но какую удивительную власть имеют над собою благовоспитанные люди! лакей доложил о приезде одного из приглашенных на репетицию семейств – и лица всех приняли самое мирное, светлое, любезное выражение. Мать раздвинула брови, предвещавшие жаркую битву с Альфонсом за обиженную дочь; дочь нежно склонилась к матери и устремила на мужа взгляд, какого требуют от нежной жены приличия света; Альфонс сел подле неё и обнял рукою её талью; Эдуард и его жена расположились соответственно общему тону картины, и когда вошли приехавшие гости, семейство Эриксенов представляло восхитительную «живую картину» домашнего тихого, невозмутительного счастья.
Зала быстро наполнилась приглашенными. Репетиция началась. Много было довольных своими ролями, были и недовольные, но вообще дело шло благополучно, пока не дошло до последней и главной картины – винтергальтерова «Декамерона». Все роли были розданы Артуром так, как назначила мать; в одном только не мог победить своих художественных требований молодой живописец: он хотел, чтоб «царицею» в этой превосходной картине была действительно красавица, и, разместив всех остальных девиц и дам, которым были назначены роли в «Декамероне», взял за руку докторшу Больц и посадил ее на кресла, поставленные для «царицы Декамерона». Шопот пронесся между всеми присутствующими; многие из участвовавших в «Декамероне» важных дам сделали гримасы; две мама?, строго-соблюдавшие законы приличия, шепнули своим чахлым дочерям, чтоб они пожаловались на трудность поз, назначенных им, и оставили свои места. Артур это предвидел и попросил других, более-красивых, девиц занять покинутые места. Картина была арранжирована действительно-очаровательно, и все, кто не считал себя обиженным, предвещали ей величайший успех. Но обиженные предпочтением какой-то докторши их дочерям или им самим, были жестоко скандализированы и почти вслух всем высказывали свое неудовольствие.
Наконец все разъехались, уверяя хозяйку дома, что вечер будет для неё величайшим торжеством и что они в восторге от удивительного вкуса, с которым выбраны и арранжированы картины.
Но эти похвалы, у одних искренния, у других, обидевшихся честью, предназначенною для простой докторши, не могли заставить хозяйку забыть о скандале, какой наделала роль этой докторши в «Декамероне», и, когда гости разъехались, она заперлась в своем будуаре, чтоб подумать, нет ли какой- нибудь возможности поправить это дело.
IV. Лисья Нора
Мы уж упоминали о мрачном и живописном доме, в котором помещалась гостинница «Лисья Нора». Квартал, к которому принадлежал этот дом, был одним из самых старых в городе и находился вблизи главного рынка. Домы его стояли когда-то отдельно друг от друга, но мало-помалу соединились в одну громадную массу различными пристройками. По мере надобности были в них устроиваемы различные корридоры, надстроивались целые этажи, пробивались стены, закладывались прежние входы и двери – все это без всякого плана и порядка, так-что из квартала образовался наконец истинный лабиринт, найти дорогу в котором мог только человек очень к нему привыкший; кто же не был постоянным посетителем этих перепутавшихся дворов, лестниц и корридоров, заблуждался в них. За-то людям привыкшим представляли они легкую возможность скрываться от всяких поисков и преследований. Полиция строго наблюдала за этим опасным кварталом; но сами полицейские говорили, что поиски их почти всегда бывают бесполезны, потому что квартал имеет несколько тайных входов, через которые можно выпускать людей и уносить вещи, когда бывает в том надобность. Средоточием всего квартала была огромная гостинница «Лисья Нора», название которой перешло и на весь квартал.
Мы войдем в буфет этой гостинницы – обширную комнату, которая отделяется от входа с улицы длинным корридором. За прилавком сидит старуха, исправляющая должность и буфетчицы и, вместе, швейцара. Подле того места, где стоит её стул, висят из стены несколько шнурков; иные из них
