главную задачу, про которую мне сказал комбриг на прощанье (чтобы люди остались живы), то я не должен докладывать и делать то, что мне предписано. Связисту в голос, даже не шёпотом, даю команду выключить радиостанцию. Я хорошо понимал, что на какое-то время потеряю управление ротой. Но сейчас надо было спасать тех, кто оказался со мной.
Говорю матросам: «Пацаны, нам надо быстро спуститься вниз. Но без резких движений. Делайте вид, что мы просто замешкались. А на счёт «раз- два-три» разворачиваемся и прыгаем вниз. Все поняли?». Поняли вроде все. Начинаю считать — раз, два, три… И только мы стали прыгать, как на нас обрушился просто ливень огня!.. Прицельно по нам стреляли и спереди, где я видел три огневые точки, и с того места, откуда за нами «пастухи» в бинокль наблюдали. С флангов били снайперы… Боевики поняли, что мы их обнаружили и дальше не пойдём. Разведка на этом закончилась, начался тяжёлый бой… Но в этот первый и очень важный момент я добился самого главного: не дал полностью расстрелять первую часть роты. Это уже было много.
Внизу осмотрелся: мы оказались недалеко друг от друга, я всех видел. Помню, рядом был радист Ромашкин, замечательный парень. И тут слышим дикий крик — это кричал паренёк-разведчик. Оказалось, что один он вовремя спрыгнуть не успел, получил ранение в бедро и остался лежать на плато. Он кричит, но боевики его не добивают — ждут, когда кто-то из нас придёт его вытягивать. Наш врач-анестезиолог был как раз в том месте, где ему нужно было встать и просто протянуть руку, чтобы захватить разведчика за одежду и потянуть вниз. Ставлю ему эту задачу, а он в ответ: «Командир, голову поднять не могу, по мне стреляют!..». Я ему кричу: «Выполнять!». И в этот момент командир взвода Костя Ляховский перебежками, ползком и ещё как-то подобрался к краю плато и вытянул на себя раненого. Я понял, что у меня есть человек, которого пуля не берёт, — Костя Ляховский. Так потом и оказалось.
Тут к ним подобрался и медик. Вдвоём они оттащили разведчика в относительно безопасное место и начали колоть ему промедол. Крики почти сразу прекратились, но медик мне говорит: «Он ушёл…». Ранение у разведчика было не смертельное, парень скончался от болевого шока.
Как только по нам ударили, наше боевое охранение и на соседней горе, и у подножья сразу открыло ответный огонь по тем огневым точкам, которые они смогли обнаружить. Тем самым они прикрыли ту часть моей группы, которая ещё тянулась на подъёме ниже нас. Матросы там сами приняли правильное решение: они пошли не вниз, а подтянулись к нам наверх. В результате мы вместе укрылись за камнями, где нас боевики достать не могли. Но до этого у нас появился раненый: сапёру, которому отбило ногу взрывателем от мины, пуля на излёте попала в плечо, в котором и застряла. Так что он оказался раненым уже дважды.
Во время прыжка сверху у радиста на радиостанция сломалась антенна. Но он тут же с помощью ещё одного матроса стал раскидывать «бегущую волну» (направленная антенна. — Ред.), поэтому связь они восстановили быстро. Управление ротой тоже было восстановлено.
Боевики по нам продолжают стрелять, мы под огнём перемещаемся. В такой ситуации не до деликатности: я прыгнул в ложбинку, где уже лежали два матроса, прямо на них. На меня тоже сверху кто-то упал. И тут слышим, как очень близко прозвучал выстрел! Мы, толком не понимая, откуда стреляют, пару минут отстреливались в направлении возможного противника. Показалось, что боевики подошли совсем близко. Но всё оказалось проще и страшнее: матрос при падении случайно (непонятно, каким образом!) выстрелил в себя из снайперской винтовки в пах!
Приполз врач, стал оказывать ему помощь. Ранение оказалось очень сложное. Врач сказал: «Если оперировать его прямо сейчас, то есть шанс, что он выживет». Но какая там операция в тот момент! Два дня потом мы носили парня с собой. И всё-таки, когда мы его при эвакуации загружали в «вертушку», он скончался.
Обстановка не меняется, боевики продолжают вести сосредоточенный огонь. Я понимаю, что те четыре офицера, которые оказались со мной, — это и есть мои главные огневые возможности. Ротному я сразу поставил задачу уничтожить снайпера, который целенаправленно бил по нам. И из автомата и подствольника он снайпера всё-таки достал — мы видели, как тот свалился с горы. Это очень помогло. Матросы воочию увидели, что можно даже в такой сложной обстановке не просто стрелять, но и уничтожать противника. Стрелять с этого момента все стали уже осмысленно, часто, даже не дожидаясь команды.
Тут мой заместитель майор Золотарёв говорит: «Александр, видишь, двое стоят? Давай, ты — в левого, а я — в правого». Тогда я уже заметил, что боевики были, судя по их поведению, в наркотическом опьянении. Они стояли в открытую, не боясь, и стоя нас расстреливали. Конечно, они были уверены, что, исходя из обстановки, они нас обязательно добьют: ведь они сверху, и их намного больше. И ещё они были абсолютно уверены, что тот шквал огня, который они на нас обрушили, не даст нам возможности поднять голову, прицельно попасть в них. Беру винтовку, мы с ротным прицелились и на счёт «раз- два-три» двоих одновременно убрали. На таком расстоянии пули калибра 7,62 «духов» с ног просто срубили. После того, как этих двоих мы сняли, все боевики попадали в окопы.
Но это был один из немногих моментов, когда я стрелял сам. Это была скорее какая-то отдушина для меня. Я чётко осознавал, что должен управлять ротой. Поэтому за два дня боя я свой магазин в автомате так до конца и не расстрелял.
Связь восстановилась, и я начал работать со штабом. Докладываю: «На высоте 813.0 попал в засаду, поднять голову возможности нет. Охранение сдерживает натиск противника, требую помощи «вертушек» и артиллерии».
Артиллеристы отреагировали мгновенно. Цели для них были спланированы заранее. Стрелять по моей команде стали четыре батальонные «ноны». И как только пошли снаряды, обстановка стала выравниваться. У нас появилась возможность перемещаться. Но тут произошёл такой казус, что теперь даже смешно про него вспоминать.
