оценивать со знанием дела. Ощущения безысходности и мрачности на лицах встречались на порядок реже, чем тогда. Да и поток иномарок, которые было схлынули в кризис даже в Москве, стал намного гуще. Но было и множество других, менее заметных признаков того, суммарно показывающих, что Россия потихоньку сосредотачивалась. В принципе, это уже его не касалось, но все-таки было безусловно приятным. Жива еще Русь-Матушка, не дождетесь!
В двухстах с чем-то километрах от Хуана Семен Моркофьев продолжал трудиться. Сегодня он доберется только до половины доказательства своей формулы, но, с некоторых пор, скорость работы перестала его волновать. Навряд ли найдется некто, обладающий его опытом и знаниями, кто сможет выделить столько лет на такое занятие. Нужно работать спокойно и размеренно, не допуская ошибок. Тем более, что одна страница его убористого почерка начала теперь растягиваться не то, что на три, а порой даже и на шесть печатных. Поэтому Семен никуда не торопился, часто делал паузы на разминку, лыжную прогулку или просто на то, чтобы послушать тишину. Частенько к нему прибегала на лыжах договаривавшаяся со сменщицей Ленка, да и Серега с Машей его не забывали. Зима выдалась снежная, лыжню частенько приходилось накатывать по новой, но это совсем не мешало людям, уже ставшим привычными к такому способу передвижения. Ощущения того, что дом переметнулся в 19й век, или даже раньше, портили только электричество да тихий шум вентиляторов в системном блоке компьютера. Жратвы было минимум до весны, да и Ленка подвозила свежих фруктов, о хлебе насущном можно было не беспокоиться. Не то, что пробегающему сейчас через поле зайцу… Семен часто видел их, да и не только их. Порой в лесу мелькали лисы, да и кабаны виднелись несколько раз. Так как дом был один, на отшибе и не окружен прочими строениями и людьми, как в деревне, зверье не слишком боялось одинокого здания. Тем более, что опасности оно не представляло, так как охотники там не жили и окрестную фауну не беспокоили. Поэтому, Семен мог спокойно предаваться отдыху и созерцанию временами мелькавших в поле его зрения животных.
В отличие от Семена, настроение у Юрки было совершенно не спокойным, и, уж тем более, не созерцательным. Боль в почках, а, с недавнего времени, еще и в боку, все не проходила и не проходила. Даже водка, родимая, помогала намного хуже, чем раньше. То, что именно она, «родимая», и является причиной болей, ему и в голову не приходило… Надо было бы смотаться домой за лекарствами, но было и холодно и лень. Поэтому Юрка продолжал пить водку и медленно, но верно звереть от боли. Его собутыльник в зеркале услышал сегодня изряднейшее количество матерных слов, показывающих серьезность ситуации. От злости Юрка даже стал метать пустые бутылки куда глаза глядят, хотя раньше складывал из довольно аккуратно. Ну и хрен с ними, сейчас их так же просто, как раньше, не сдашь, мало кто стеклотару принимает, надо на другой конец города тащиться. К тому же, они там на приеме те еще жуки, ему ли не знать! Скажут, что бутылка нестандартная и дадут только полцены. А раз никто тару не хочет собирать — да любись они лесом! Никому бутылки не достанутся! Как там говорили… кажется, в школе, или еще где-то еще… «Так не достанься ж никому!» Вот оно все никому и не будет… В отличие от прежних дней, когда боль проходила и удавалось заснуть спокойно, сегодня такого не случилось и Юрка забылся беспокойным сном только после того, как его измученная болью нервная система отрубилась от напряжения.
Пока Юрка засыпал, а Хуан уже летел обратно, люди дона Педро тоже занимались делами, связанными со сном. Однако, в отличие от Юрки, водка, да и прочее спиртное, в них никак не участвовали. Переговоры завершились успешно, кое-что перешло из рук в руки и на плане подготовки к операции было помечено, как выполненное, еще одно дело…
Глава 79
На следующий день Николай почувствовал некий зуд в ногах, желание прогуляться и посмотреть на чего-то вне кабинета. Теперь он понимал старшего вице-президента, который, бывало, выходил из кабинета и ходил по банку даже тогда, когда никаких происшествий не было. Кстати, это изряднейшим образом всех напрягало и народ начинал вовсю искать, кто что натворил. А ларчик просто открывается — скучно же становится, черт побери! Но… сейчас, в общем-то, совсем и не скучно с этой ситуацией, когда совершенно неясно, откуда карты подтибрили, но сделать ничего нельзя. Николай получше подумал о причинах того, что его потянуло «погулять». Возможно, именно то, что ситуация была напряженной, но без всякой просматривающейся возможности что-то сделать, и вызывало желание действовать. Прямо, как засидевшийся в засаде охотник… Воистину, познание самого себя не является самым простым делом, и, чтобы докопаться до причин собственных желаний порой требуется как следует пораскинуть мозгами. Однако! В этом деле надо бы и меру соблюдать, а то так уйдешь в себя, что совсем не найдут. Хорошо, если «додумаешься» только до психоанализа Зигмунда Фрейда, чье учение о лежащем в причине всех поступков либидо Ростецкий метко охарактеризовал одной народной частушкой «Все сидит, ни бэ, ни мэ, одна е*ля на уме». А то, не дай Бог, еще и до прелестей предмета, описанного Леопольдом фон Захер-Мазохом, доразмышляешься! Хотя… без неких мазохистских наклонностей на многих работах и работать-то явно нельзя! Главное — во всем знать меру… Тут Николай заметил, что в своих размышлениях он уже почти подошел к стакану и, выкинув, не то, чтобы совсем досужие, но явно лишние мысли из головы, полез за пропуском.
Путь Николая лежал к матерому принтеру, на который он давно хотел посмотреть. Ростецкий изрядно провозился с ним около года назад. В свой прошлый визит Старостенко увидал только серый край машины. В принципе, Николай знал, что он должен будет увидеть, но знать — одно, а видеть самому — совсем другое. Не даром же, при всех расползшихся по миру фотографиях Эйфелевой башни с самых различных ракурсов, ее все равно едут посмотреть миллионы. Ну, уж ему то до Парижа добираться совсем не нужно… Пройдя мимо эмбоссеров и мэйлеров, он заметил, что народу там намного меньше
